были оговорены форма и способ отстранения Северинга от должности: «Сегодня вечером в восемь часов Северинг освободит свой рабочий кабинет в прусском министерстве внутренних дел, после того как он, д-р Брахт, в присутствии начальника полиции Мельхера и еще одного полицейского офицера потребовал от него покинуть свое служебное помещение». Вслед за этим правительство также обсудило список прусских чиновников, которых теперь необходимо было сменить. Он начинался со статс-секретарей, далее включал в себя обер-президентов и продолжался вплоть до начальников отделений полиции{545}.

Нанесение удара по Пруссии шло полным ходом, когда в резиденции АДГБ на Инзельштрассе состоялась встреча окружных секретарей и председателей профессиональных союзов, входивших в состав Свободных профсоюзов. Так как на повестке дня также стояли вопросы социальной поддержки безработных и предвыборной тактики, то во встрече приняли участие представители руководства СДПГ и «Рейхсбаннера» во главе с Велсом и Хёлтерманом. Во время вступительной речи Лейпарта бомбой прогремел звонок Гржезинского, который сообщил собравшимся о введении чрезвычайного положения. Веле, которого Лейпарт попросил охарактеризовать обстановку, оценил действия правительства рейха, согласно его собственным воспоминаниям, как «открытый государственный переворот» и привел историческое сравнение: «Воспоминание о путче Каппа напрашивается само собой. Поддерживают ли нас народные массы с такой же решимостью, как и в 1920 г.? Я должен дать отрицательный ответ. Против нас стоят коммунисты и национал-социалисты. Также против нас государственная власть в лице рейхсвера, равно как и самые широкие круги чиновничества и буржуазии».

Тем самым, в принципе, уже был дан ответ на вопрос, должны ли СДПГ и профсоюзы призвать народные массы к всеобщей забастовке. Ни один из участников совещания не высказался за применение этого средства борьбы; все ораторы в большей степени видели альтернативу забастовке такой, как ее описал Веле: «Через десять дней пройдут выборы в рейхстаг. Если сейчас произойдут столкновения, то выборы не состоятся. Не состоятся теперь и не состоятся еще в течение долгого времени. Тем самым будет подорван фундамент республики. Должны ли мы, не заботясь о последствиях, вступить в неравную борьбу и тем самым дать реакции предлог, что мы сами сделали невозможным проведение выборов, или мы должны сказать: “Обеспечение проведения выборов в рейхстаг 31 июля — прежде всего?”»

Северинг, которого Веле разыскал еще во время заседания, также выступил с предостережением о том, что всеобщая забастовка будет означать немедленную военную диктатуру: «Следствием этого станет борьба с оружием в руках. Полиция не может сражаться против рейхсвера, даже не принимая во внимание то, что я теперь не имею права ей приказывать, она все равно в своем подавляющем большинстве не захотела бы этого».

Когда Веле вернулся на Инзельштрассе, председатель берлинской окружной организации СДПГ Франц Кюнстлер уже дал распоряжение подготовить листовки, призывающие не поддаваться на возможные призывы коммунистов. Со стороны всех отраслевых профсоюзов был подготовлен призыв к рабочим, служащим и чиновникам «благоразумно» реагировать на «новейшие политические события» и дать свой решительный ответ на выборах 31 июля 1932 г. Той же самой линии придерживалось руководство СДПГ, опубликовавшее свое обращение уже вечером 20 июля в экстренном выпуске «Форвартс»: «Заявив 31 июля свое право на власть, немецкий народ в силе положить конец сегодняшнему положению, ставшему результатом совместных действий имперского правительства и национал-социалистов. Все организации должны быть приведены в состояние высшей боевой готовности. Как никогда важна строжайшая дисциплина. Оказывайте сопротивление безумным безответственным призывам! Сегодня и всеми силами — за победу социал-демократии 31 июля! За свободу!»

Коммунисты 20 июля выбросили те лозунги, которые предвидели социал-демократы. ЦК КПГ «перед лицом пролетарской общественности» поставил СДПГ, АДГБ и АфА-Бунд перед вопросом, готовы ли они рука об руку с коммунистами начать всеобщую забастовку. Массовая акция должна была привести к падению «фашистской военной диктатуры» и «фашистского правительства Папена». Зато о восстановлении полномочий кабинета Отто Брауна в лозунге КПГ не было и речи. Едва ли партия Тельмана могла написать такой лозунг на своих знаменах, после того как она сама совсем недавно, 2 июня, внесла в прусский ландтаг предложение о вынесении вотума недоверия именно кабинету Брауна (предложение было принято голосам правых партий, но осталось без последствий, поскольку правительство уже 24 мая заявило о своей отставке). Вследствие этого социал-демократам не составило труда отклонить требование коммунистов как агитацию чистой воды. В заявлении партийного комитета СДПГ от 21 июля говорилось: рабочий класс Германии «не даст возможности союзникам национал-социалистов в борьбе против Брауна и Северинга диктовать ему выбор средств и времени действий».

В Берлине 20 июля было спокойно. Отставка правительства Брауна оживленно обсуждалась в рабочих кварталах, в Веддинге социал-демократы вывесили частично черно-красно-золотые, частично красные флаги с тремя стрелами — символом «Железного фронта». На партийных собраниях СДПГ кричали «ура» Брауну, Северингу и Гржезински. Но и за пределами столицы рабочие нигде не настаивали на акциях протеста. Эрнст Френкель, синдик Немецкого союза металлистов, стал 20 июля свидетелем низкого боевого духа профсоюзов на примере производственного совета завода Юнкерса в Дессау. Ораторы, которые, как и он, выступали за всеобщую забастовку, ссылаясь на путч Каппа — Лютвица, получали все время один и тот же ответ: «Да, но тогда не было такой массовой безработицы»{546}.

Правительство Папена уже вечером 20 июля могло было быть уверено в своем успехе. В восемь часов вечера Северинг был смещен со своей должности в прусском министерстве внутренних дел, как ему было объявлено Брахтом в ходе их послеобеденной встречи. В своем обращении, переданном всеми немецкими радиостанциями, Папен оправдывал удар по Пруссии тем, что смещенное правительство было больше не в состоянии предпринимать требуемые меры против антигосударственной деятельности КПГ. Рейхсканцлер назвал моральной обязанностью каждого правительства «проводить четкую разделительную линию между врагами государства, разрушителями нашей культуры и силами нашего народа, сражающимися за общее благо. Так как в ведущих политических кругах все еще не могут решиться на то, чтобы отказаться от политического и морального отождествления коммунистов и национал-социалистов, то возникла та искусственная конфигурация политических фронтов, которая зачисляет антигосударственные силы коммунизма в единый фронт против растущего движения НСДАП».

Берлинский гаулейтер «растущего движения» не замедлил втайне выразить свою признательность архитекторам государственного переворота. «Все происходит как по писаному, — отметил 21 июля в своем дневнике Геббельс. — Красные устранены. Их организации не оказывают никакого сопротивления… Смещены некоторые начальники полиции и обер-президенты. Всеобщая забастовка пресечена. И хотя циркулируют слухи о предстоящем восстании “Рейхсбаннера”, но все это детские глупости. Красные упустили свой великий шанс, и он им вновь уже не представится».

Среди социал-демократов царили не только согласие с позицией руководства, но и возмущение по поводу молчаливого примирения с