С этими мыслями он и опустился на диван, над которым витал едва уловимый аромат дорогой, тонко выделанной кожи. Умом Эдам понимал: лучше всего ему сейчас полностью сосредоточиться на предстоящем разговоре с Бастером Ротом, но одно и то же видение всплывало перед ним, разрушая все способности логически мыслить — Шарлотта, бегущая по тренажерной дорожке, без капли грима на лице и вообще без всяких специальных ухищрений, воплощенная невинность и естественность, и темная полоска ткани на спине, под которой божественная влага ее тела стекает вниз, в расщелинку между ягодиц.

В этом странном состоянии, когда сладострастные ощущения пробивались сквозь логические размышления, Эдам провел довольно долгое время, поскольку по милости тренера Рота ему пришлось прождать вовсе не «немного».

Наконец раздался голос:

— Мистер Геллин?

Это была та самая брюнетка. Она провела посетителя через какой-то арочный проход; Эдам вошел в комнату, и яркий дневной свет хлынул ему в глаза. Лишь через несколько секунд он разглядел крупного мужчину средних лет, одетого в рубашку-поло и сидевшего, откинувшись на спинку вращающегося кресла за гигантским, постмодернистского дизайна, причудливо изогнутым письменным столом из какого-то дорогого дерева — ореха, что ли? Это был сам Бастер Рот, смотревший по телевизору новости по филадельфийскому каналу.

Когда Эдам вошел, Бастер Рот и не подумал встать. Напротив, он остался сидеть, по-прежнему откинувшись в кресле, взглянул на гостя с легкой улыбкой, показавшейся тому какой-то хитрой и коварной, и сказал:

— Эдам?

Эдам услышал собственный голос будто со стороны:

— Да, сэр.

Рот жестом указал ему на кресло возле стола Садясь, Эдам заметил, что тренер все время улыбается. Впрочем, назвать эту улыбку приветливой было нельзя. Насколько он понял, в ней скорее читалось: «Ну-ну, знаем мы таких».

Дождавшись, пока посетитель сядет, Рот, оставшийся в прежней позе, приступил к делу:

— Эдам, ты давно с нами сотрудничаешь?

— Вы имеете в виду кураторство? — уточнил Эдам.

Рот кивнул.

— Два года, сэр.

На кой черт он все время добавляет это «сэр»? Но Эдам Геллин прекрасно понимал, в чем дело. Он боялся. Кроме того, он знал и чувствовал, что Рот принадлежит к породе людей, коренным образом отличающихся от него самого. Такие люди никогда не упускают возможности вступить в борьбу, ввязаться в драку — и в прямом, и в переносном смысле. Для них неважно, имеется ли действительно серьезный повод для конфликта или речь идет о какой-то мелочи; главное — продемонстрировать свою натуру, склонную доминировать и добиваться своего. Такие люди выделяются среди прочих уже в раннем детстве, причем это вовсе не значит, что они чуть что лезут на других с кулаками. Да, конечно, решить спор силой они всегда рады, но при этом не лишены способности и к логическому комбинаторному мышлению. Дело в другом: всю свою мыслительную деятельность такие люди направляют на то, чтобы не мытьем, так катаньем достичь цели, показав при этом свое превосходство. Иногда они, прямо как хитрые дети, умеющие пользоваться слабостями родителей, даже делают вид, что и сами дают слабину, но стоит оппоненту успокоиться, как тут же бросаются в атаку с удвоенной силой. Одолеть противника, раздавить его морально, а еще лучше физически — вот смысл жизни людей такой породы. Эдам уже давно смирился с тем, что при разделении мужчин на две категории — тех, кто умеет добиваться своего силой воли и кулаков, и тех, кто всю жизнь будет лишь стремиться сохранить лицо, всячески избегая конфликтов по причине слабосильности или рефлекторного страха, — ему было уготовано место в списке убогих: это он понял еще в возрасте лет шести. Вырваться из этой западни невозможно. Так он и проживет всю жизнь, опасливо косясь на представителей другой породы и стараясь лишний раз не попадаться им на глаза Самое обидное, что эта тайна так и умрет вместе с ним. Чувство стыда так глубоко укоренилось в Эдаме, что он не решится открыть эту тайну никому, даже самому близкому человеку, с которым, как принято считать, можно поделиться… самым сокровенным…

— Два года… — повторил Бастер Рот и закивал головой, словно прикидывая, как потолковее распорядиться полученной информацией. — Ну что ж, полагаю, за это время ты многое успел узнать о спорте и спортсменах — больше, чем другие студенты.

Эдам понятия не имел, что сказать в ответ на это. Черт его знает, что Бастер Рот имеет в виду. Может быть, с точки зрения тренера, он узнал слишком много — больше, чем следует знать постороннему. С другой стороны, в случае отрицательного ответа тренер мог решить, что спорт Эдаму не просто по барабану, но даже неприятен и что он только и ждет, как бы сделать кому-то из спортсменов какую-нибудь гадость.

Наконец Эдам произнес, пытаясь уйти от прямого ответа:

— Даже не знаю, что сказать, сэр. Я понятия не имею, насколько хорошо разбираются в спорте другие студенты. По крайней мере, большинство моих знакомых любит поговорить о спорте и всегда в курсе основных спортивных событий. Это я точно знаю.

— Ну, Эдам, это ты имеешь в виду болельщиков, фанатов. А я-то говорил о… Да, кстати, если уж мы коснулись этой темы, ты сам-то как — болеешь за наших?

Эдам опять не знал, как ответить. Самым правильным с точки зрения здравого смысла было бы сказать «да», но гордость не позволяла ему так унизиться, настолько оскорбить собственное достоинство на глазах у посторонних — пусть даже одного человека, пусть даже человека посвятившего всю свою жизнь спорту. В конце концов ему снова пришлось выкручиваться:

— Ну, вообще-то я, конечно, интересуюсь, но нельзя сказать, что я болельщик, — он хотел сказать: «Нельзя в том смысле, как вы это понимаете», но посчитал, что это будет бестактным, — в том смысле, как большинство студентов.

— Значит, интересуешься, но не болельщик в том смысле, как большинство студентов… — подытожил Бастер Рот, ненатурально растягивая слова. Издевается, что ли? — А чем же именно тебе интересен спорт?

— Понимаете, спорт интересен мне в первую очередь… как общественное явление. Да, я бы так сформулировал. Мне интересно, почему, например, миллионы людей уделяют так много внимания положению дел в большом спорте, почему они так эмоционально реагируют, так захвачены спортивными событиями.

Эдама просто раздирали противоречивые чувства: живший в нем тактик, привыкший руководствоваться логикой, гнул свою линию: перестань выпендриваться — либо коси под дурака либо постарайся задобрить тренера Рота, например, каким-нибудь почтительным вопросом. Пусть он почувствует свою значимость и компетентность, отвечая на него. Постарайся стушеваться! Пусть он тут будет главным! Почему бы не сказать ему: «О да, я болельщик, я всегда болею за ваших ребят…» Увы, вторая составляющая личности Эдама — этакий интеллектуальный эксгибиционист — полностью подавила в нем тактика, и вместо того чтобы уйти от скользкой темы, он взял и заявил:

— Да, пожалуй, мне больше всего интересно, почему же фанаты становятся фанатами.