Этот неудачный бой, начатый столь неосторожно, обошелся мне примерно в тридцать убитых и множество раненых. Все надеялись, что маршал, по крайней мере, учтет этот неудачный опыт, тем более что, как я уже говорил, инструкции императора не предписывали ему захватывать Дюнабург. Однако сразу по прибытии кавалерийских полков Удино приказал опять атаковать «тет-де-пон», где неприятель имел время усилить гарнизон батальоном гренадеров. Поэтому наши части были отброшены со значительно большими потерями, чем те, какие испытал 23-й полк. Узнав об этой напрасной попытке, император отругал за нее маршала Удино.

Вам известно, что мой полк был в одной бригаде с 24-м полком конных егерей. Командовавший этой бригадой генерал Кастекс с первого же дня нашего объединения в бригаду установил в своих частях прекрасный порядок. Каждый из двух полков по очереди в течение суток двигался первым. Если мы шли по направлению к врагу, первый полк был в арьергарде, если мы отступали, обеспечивал при этом своими людьми все посты, разведку и караулы. В это время второй полк бригады спокойно ехал по дороге, понемногу оправляясь от усталости предыдущего дня и готовясь к завтрашнему, что не мешало ему приходить на помощь передовым отрядам, если они вступали в стычку с превосходящими силами противника. Громадное преимущество этой сверхрегламентированной системы состояло в том, что солдаты никогда не разлучались со своими офицерами и со своими однополчанами и не попадали под командование неизвестных им офицеров и не смешивались с кавалеристами другого полка. Наконец, ночью половина бригады спала, а другая половина охраняла ее сон. Однако нет в мире совершенства, и случай вполне мог в дни серьезных столкновений чаще призывать к службе один полк, а не другой. Так и произошло с 23-м полком, как в бою при Вилькомире, так и под Дюнабургом. Эти случайности преследовали 23-й полк на протяжении большей части похода. Но полк никогда не жаловался, всегда с честью выходил из серьезных положений и нередко оказывался предметом зависти 24-го полка, у которого было гораздо меньше случаев отличиться.

Я уже говорил, что, пока Удино двигался к Дюнабургу, дивизии Нея, а также огромный кавалерийский резерв под командованием Мюрата шли вверх по левому берегу Двины по направлению к Полоцку. В это время русская армия Витгенштейна перемещалась в том же направлении по правому берегу. Отделенные от неприятеля рекой, наши кавалеристы были недостаточно осторожны и, по французской привычке, ежедневно разбивали свои бивуаки слишком близко от берегов Двины. Заметив это, Витгенштейн дал пройти пехоте Нея и основной части конницы Мюрата, колонну которой замыкала дивизия генерала Себастьяни, а в арьергарде шла бригада генерала Сен-Женьеса, бывшего офицером в Египетском походе, человека очень смелого, но малоспособного. Миновав маленький городок под названием Друя, генерал Сен-Женьес по команде Себастьян и поставил свои полки бивуаком в двухстах шагах от реки, через которую, как считалось, нельзя было переправиться вброд. Но Витгенштейн знал очень удобный брод и воспользовался ночью, чтобы переправить через реку кавалерийскую дивизию[123]. Она бросилась на французский отряд и почти полностью уничтожила бригаду Сен-Женьеса, взяла самого генерала в плен[124] и заставила Себастьяни с остатками своей дивизии поспешно отступить в направлении войск Монбрена. После этого быстрого налета на врага Витгенштейн собрал свои войска на правом берегу Двины и продолжал двигаться вверх по ее течению. Эта история дорого обошлась Себастьяни и навлекла на него упреки императора.

Спустя недолгое время после этого прискорбного события Удино получил приказ отойти от Дюнабурга и следовать вверх по Двине для соединения с Неем и Монбреном. Поэтому его армейский корпус двинулся по дороге, по которой до этого прошли их корпуса, и должен был проходить перед городом Друя. Маршал планировал остановить свои части и стать лагерем в 3 лье оттуда, но боялся, как бы русские не воспользовались бродом, чтобы переправить на левый берег многочисленные отряды для нападения на большой обоз, тянувшийся позади французского войска. В связи с этим маршал Удино решил отойти подальше, распорядившись, чтобы один полк из бригады Кастекса провел ночь на том же месте, где ранее была захвачена врасплох бригада генерала Сен-Женьеса. Полку было приказано наблюдать за бродом, через который русские переправлялись, чтобы атаковать эту бригаду. В этот день службу нес мой полк, и на него выпала опасная задача остаться одному перед Друей до следующего утра. Я знал, что основная часть армии Витгенштейна прошла вверх по течению Двины, но заметил два сильных кавалерийских полка, оставленных противником неподалеку от брода. Этого было более чем достаточно, чтобы нас разбить.

Даже если бы я хотел абсолютно точно выполнить приказ, предписывавший мне расположиться бивуаком именно на том месте, которое два дня назад занимал Сен-Женьес, сделать это было бы невозможно, поскольку земля была покрыта более чем двумя сотнями разлагающихся трупов. Но к этой основной причине присоединилась еще одна, не менее важная. Все, что я видел и узнал на войне, убедило меня, что для защиты реки против атак врага лучше всего расположить свои части на некотором расстоянии от воды. Так вы прежде всего будете вовремя предупреждены о подходе неприятеля; кроме того, поскольку неприятель собирается лишь произвести налет, а потом быстро отойти, он не осмелится удаляться от реки, обеспечивающей ему отступление. Поэтому я расположил полк в полулье от Двины, на участке со слегка неровной почвой.

Я оставил на берегу только двоих часовых, поскольку был уверен, что если требуется только наблюдать, то два человека видят так же хорошо, как большой караул. Между часовыми и нашим бивуаком друг за другом были размещены несколько отрядов всадников. Из лагеря, подобно пауку из паутины, от этих кордонов я мог быстро узнавать обо всем, что происходило на участке, который я должен был охранять. Вдобавок ко всему я запретил зажигать огни, даже курить трубки и велел соблюдать полную тишину.

В июле ночи в России совсем короткие, но эта показалась мне очень длинной, настолько я опасался быть атакованным в темноте превосходящими силами врага. Половина моих людей оставалась в седлах, другие кормили лошадей и были готовы при первом сигнале вскочить на них. На другом берегу все выглядело спокойным, когда мой слуга-поляк Лоренц, в совершенстве понимавший русскую речь, пришел сообщить мне, что услышал, как старая еврейка, живущая в соседнем доме, говорила другой женщине своего сословия: «Фонарь на колокольне в Морки зажегся, сейчас начнется атака». Я велел привести обеих женщин ко мне, и на вопросы Лоренца они ответили, что опасаются, как бы их хутор не стал полем битвы, потому что фонарь, зажегшийся на церкви в деревне Морки, расположенной на другом берегу, не мог не вызвать у них тревоги: ведь позапрошлой ночью этот огонь послужил русским войскам сигналом к переправе вброд через Двину и к началу атаки на французский лагерь!