герменевтические дознания были необходимы, чтобы определить, как использовать слушателей, куда направлять выпускников. Герменевтика легко не давалась. Можно ли было из Никонова сделать приличного пропагандиста? Организатор кружка не был уверен в его полезности. Никонов не всегда говорит в точку, обучение ему тоже мало помогало. Нужно было рассмотреть его со всех сторон, расспросить других лекторов.

А вот у парторганизатора 10‐го кружка его подопечные были как на ладони, хоть он и признавал: «Выявить лицо каждого товарища в отдельности в его твердости и разделении им взглядов большинства ЦК очень трудно. В абсолютном своем большинстве кружок здоров, если не считать 5 товарищей. Скрытая форма, которая направлена на разложение кружка. Как, например, один из них, тов. Селиверстов, который откровенен всегда со мной, в личных разговорах сказал примерно следующее: борьба в партии идет исключительно из‐за портфеля, а все остальное служит ширмой. Надо отметить также разделение им взглядов и оппозиции Залуцкого по рабочему вопросу. Необходимо также указать, что член президиума кружка т. Дергунов скрывал свое настоящее лицо: не явл<ялся> без уважительных причин на чтение стенограмм политбюро, и вообще [ему свойственна] замкнутость. Кроме того, в кружке есть 2 товарища, переведенные из других комвузов, достаточно ознакомиться с которыми еще не удалось. Сейчас необходимо просить бюро коллектива сделать запрос относительно т. Кучака в том райкоме, где он работал на практической работе, так как при поручении мной сделать ему доклад на ближайшем собрании кружка он отказался, мотивируя тем, что он еще не разделался с райкомом»[1365].

Кировский губком потребовал от партийных организаторов университета внимательно просмотреть списки пропагандистов «с учетом людей, работающих пропагандистами на предприятиях»[1366]. Схема для составления характеристик на студентов-агитаторов включала пункты: «Как проявил себя товарищ со стороны партийной выдержанности, дисциплинированности, умения в подходе к рабочей массе…»[1367] Требовалась особенная осторожность, «ибо в скором времени этим товарищам придется отправиться на руководящую партработу и придется учить молодых членов нашей партии, как надо ставить основные вопросы нашей партполитики». Предусматривалось, что «имеется весьма незначительная группа товарищей, о которых поступают не весьма благоприятные отзывы по линии… практической работы, а также и посредственного поведения»[1368].

Стоит обратить внимание на внешний стимул составления списков – они делались не потому, что планировалась партийная или университетская чистка. Лаконичные характеристики студентов из списка «Наши оппозиционеры» связывали возможность использования студента на общественной работе с общей оценкой его персоны:

«Ярый и толковый оппозиционер, до последнего времени. <…> На партработу безусловно послать нельзя» (Белькевич И. И.);

«Занимает колеблющееся положение по вопросам последней дискуссии. Можно послать на профработу» (Гохман В. М.);

«Твердый оппозиционер. Толковый парень. Мало активен. На советскую работу; на партработу послать нельзя» (Хайшбашев М. Х.);

«Инструктор, секретарь, молодой товарищ, середняк. Иногда несерьезные выходки. Твердый оппозиционер. Нельзя послать на партработу» (Трофимов П. И.);

«До мая 1923 был военкомом полка и инструктором подива. Замечаний нет. Середняк. В дискуссии проявил себя активно. Был снят со школы. Теперь активности не проявляет. На партработу послать нежелательно» (Липотов В. А.).

Были в списке и не вызывающие доверия девушки:

«Твердая, но пассивная оппозиционерка. Мать. Некогда. Послать на политпросветработу» (Моргулис Б.);

«Работала завженотделом и секретарем коллектива. <…> Считалась как выдержанный и хороший член партии. Теперь в оппозиции. Активно себя проявила в дискуссии. Имеет связи в М.‐Н. районе. На партработу посылать не следует» (Забистовская А. Г.).

О студкоре Мазнине Д. М. писалось подробнее: при троцкистской дискуссии Мазнин – «способный и развитый товарищ» – был на стороне большинства. «В последней дискуссии проявил себя как активный и толковый оппозиционер, можно сказать, самый толковый из наших оппозиционеров. Имеет большие связи в городе, в частности среди работников печати. В настоящее время несет практическую работу при издательстве „Прибой“ в качестве технического сотрудника. <…> На партийной работе, безусловно, использовать нельзя, также нельзя его оставить в Ленинграде (нежелательно)»[1369].

Последнее, чего хотели в комвузе, так это заразить через своих студентов-агитаторов подшефные фабрики идеологической болезнью[1370]. Новый парторганизатор Брунин отправил весной 1926 года заведовавшему орготделом Выборгского районного комитета Низовцеву список студентов, «до сих пор отстаивающих свои оппозиционные взгляды», задействованных как политработники на фабриках района. Организаторам коллективов района «необходимо предварительно сообщить об отношении прикрепляемых студентов к оппозиции. <…> Все поименованные в июне месяце кончают университет и будут распределены на практическую работу. Отдел практической работы университета просит прикрепить их к более крупным производственным коллективам вашего района для посещения партсобраний коллективов и цехячеек», – Брунин надеялся, что они наберутся там ума. К докладной было прикреплено два списка: «Студенты, состоящие в оппозиции, снятые с практической работы» (36 студентов, почти все выпускники) и «Студенты, состоящие в оппозиции, работающие на практической работе» (27 студентов, тоже преимущественно выпускники). Существовал и отдельный список студентов, которых не рекомендовалось использовать как пропагандистов, он включал 48 имен. Вот несколько формулировок: «В учебном отношении способный товарищ. На партработе, безусловно, использован быть не может» (о Бураковском); «Лучше послать на профработу» (о Гохмане); «На партработу безусловно послать нельзя» (о Павлове). Отстранение было выборочным: 73 студента остались на практической работе, несмотря на известные идеологические шероховатости[1371].

Майский отчет об общем состоянии коллектива строился по уже знакомой нам схеме. Сначала положительные моменты: «Последняя партдискуссия показала, что в общем и целом, в своей основной массе, наш коллектив является в партийном отношении вполне здоровым. Ибо несмотря на то, что почти все руководящие работники университета оказались в оппозиции, несмотря на общую обстановку в Ленинграде тогда, несмотря на всю оппозиционную работу, которая проводилась в нашем коллективе, мы… в своем громадном большинстве стоим на правильной общепартийной линии». Затем предупредительная нотка: «Однако приходится отметить, что внутри нашего коллектива по сей день имеется весьма незначительная группа товарищей, стоящая на непартийной точке зрения. За последнее время это выразилось в некоторых парткружках в форме голосования против резолюций, одобряющих решения апрельского Пленума ЦК. <…> Хуже всего то, что имеется небольшая группа товарищей – колеблющихся. Среди них есть некоторые товарищи, которые как во время троцкистской, так и во время предсъездовской оппозиции, не имели своей самостоятельной точки зрения»[1372].

Кто были эти немногочисленные, латентные оппозиционеры? Требовалось тщательное наблюдение на протяжении продолжительного периода времени, чтобы их раскрыть. Энергичная деятельность члена нового бюро Анфалова показывала, что он был опытным в таких делах. На собрании коллектива комвуза осенью 1926 года Анфалов дал отвод товарищу Александрову от работы в качестве организатора кружка. «Я сам лично наблюдал, как он в беседе с товарищами во время споров