обошли небольшой садик дважды, не зная, что сказать друг другу. Цветы закрылись на ночь, только в углу около скамейки еще чувствовался аромат левкоев.

– Может быть, сядем? – спросил Хареш.

– Давай сядем. Почему бы и нет?

– Мы так давно не встречались, – сказал он.

– А клуб «Прагапур» не считается?

– Ну, это был прием для семьи. Нас с тобой там словно и не было.

– Прием произвел на всех впечатление, – заметила Лата с улыбкой. Ее присутствие там, возможно, и не чувствовалось, зато про Хареша этого никак нельзя было сказать.

– Я надеялся, что произведет, – сказал Хареш. – Но я не совсем понимаю, как относится ко всему этому твой старший брат. Он меня избегает? Утром он все время искал какого-то своего приятеля, а теперь сбежал.

– Просто он такой человек. И сейчас устроил сцену с Варуном. Но иногда он бывает очень дружелюбным, надо только поймать момент. Ты к этому привыкнешь.

Последняя фраза выскочила у Латы сама собой, неожиданно для нее, и она была этим недовольна. Хареш ей нравился, но она не хотела обнадеживать его напрасно и потому добавила:

– Все его… коллеги привыкают.

Это высказывание было явно неудачным, так как коллеги были ни при чем; оно лишь показывало ее желание дистанцироваться от Хареша.

– Я, слава богу, не собираюсь становиться его коллегой, – улыбнулся Хареш.

Ему хотелось взять Лату за руку, но он чувствовал, что, несмотря на запах левкоев и подразумеваемое одобрение их уединения со стороны госпожи Рупы Меры, момент для этого неподходящий. Ему было не по себе. С Симран он нашел бы слова и на хинди, и на пенджаби, и на английском. Но с Латой было по-другому. Он не знал, о чем говорить. Не о своей же линии обуви с рантом Гудиера или о том, сколько каких напитков чехи выпили на Новый год. Писать письма было легче. Наконец он нашел тему:

– Я тут прочитал еще парочку романов Гарди.

– Тебе не кажется, что он смотрит на все чересчур пессимистично? – Она тоже с трудом поддерживала беседу. Наверное, им надо было продолжать общение в эпистолярном жанре.

– Сам я оптимист – некоторые говорят, что даже слишком, – так что почитать что-нибудь не столь оптимистичное мне, я думаю, полезно.

– Хм, интересная мысль, – заметила Лата.

Хареш никак не мог преодолеть свою неловкость. Вот они наслаждаются вечерней прохладой в саду на скамейке с благословения ее матери и его отчима, а разговор не клеится. Все-таки семья у Латы слишком непростая. Ничего нельзя предсказать.

– А в данном случае есть у меня основания смотреть в будущее с оптимизмом? – спросил Хареш с улыбкой.

Он был намерен выяснить этот вопрос как можно скорее. Лата говорила, что переписка поможет им понять друг друга, и она действительно на многое раскрыла ему глаза. В двух последних письмах Латы он ощутил некоторое охлаждение с ее стороны, но она обещала провести с ним на каникулах как можно больше времени. Однако, думал Хареш, она, вероятно, не совсем свободно чувствует себя с ним, особенно под критическим взором старшего брата.

Лата ответила не сразу. Она ведь провела с Харешем совсем немного времени – всего лишь за общим столом, на вокзале и в сыромятне. Она сказала:

– Хареш, я думаю, нам надо будет еще несколько раз встретиться и поговорить, прежде чем я решу что-нибудь. Это самое важное решение в моей жизни, и я должна принять его с полной уверенностью.

– А у меня уже нет сомнений, – твердо заявил он. – Я встречался с тобой в пяти разных местах, и моя уверенность лишь росла. Я не очень красноречив…

– Да нет, это не важно, – ответила Лата, хотя для нее это имело значение – по крайней мере отчасти. О чем они будут говорить всю оставшуюся жизнь?

– Во всяком случае, я с твоей помощью исправлюсь в этом отношении.

– А что это за пятое место? – спросила она.

– Какое пятое место?

– Ты сказал, что видел меня в пяти местах. Мы виделись в Прагапуре, вот сейчас в Калькутте, в Канпуре и мельком в Лакхнау, когда ты провожал нас на вокзал. А где пятое? В Дели ты встречался только с моей мамой.

– В Брахмпуре.

– Когда это?

– Строго говоря, это была не встреча. Просто я видел тебя на платформе, когда ты садилась в калькуттский поезд. Я имею в виду не последний раз, а несколько месяцев назад. Ты была в синем сари, с очень серьезным и вдохновенным выражением лица – как будто что-то… ну, просто серьезным и вдохновенным.

– Ты уверен, что сари было синее? – спросила она, улыбнувшись.

– Да, – ответил он, улыбнувшись в ответ.

– А что ты там делал? – спросила она, стараясь вспомнить, что она тогда чувствовала на платформе.

– Ничего, просто ехал в Каунпор. А потом, когда мы встретились по-настоящему, я все время пытался вспомнить, где я тебя видел раньше. Так же, как сегодня с этим Дуррани.

Лата мигом забыла о встречах на платформе.

– Дуррани?

– Да, на матче. Но почти сразу выяснилось, где я его видел. Это тоже было в Брахмпуре. Я как-то отвел Бхаскара к отцу Кабира. Все происходит в Брахмпуре!

Лата молчала, но в ее взгляде проснулся живой интерес. Воодушевленный этим, Хареш продолжил:

– Красивый парень. И в крикете разбирается, даже играет в университетской команде. Завтра он уезжает куда-то на межуниверситетский матч.

– Надо же, – сказала Лата. – Ты встретился с Кабиром на крикетном матче!

– Ты что, знаешь его? – спросил Хареш, слегка нахмурившись.

– Да, – ответила она, стараясь говорить ровным тоном. – Мы вместе играли в «Двенадцатой ночи». Бывает же. Что он делает в Калькутте? Давно он здесь?

– Я не знаю. Наверное, он приехал из-за крикета. И жаль, наверное, уезжать, посмотрев матчи всего три дня. Правда, вряд ли та или другая сторона в итоге выиграет. Может, у него здесь еще какое-то дело. Он говорил что-то о том, что хотел встретиться с каким-то человеком, но не уверен, что тот захочет.

– Да? И встретился он с этим человеком?

– Вроде бы нет. Но о чем мы говорили? А, да, пять городов. Брахмпур, Прагапур, Калькутта, Лакхнау, Каунпор.

– Да что ты все называешь его Каунпор? – бросила Лата чуть раздраженно.

– А как надо?

– Канпур.

– Ладно. Я могу, если хочешь, называть Калькутту Колкотой.

Лата ничего не ответила. Мысль о том, что Кабир где-то в Калькутте, но недостижим, а на следующий день уедет, вызвала у нее жгучую боль в глазах. Она сидела на той самой скамейке, где читала письмо Кабира, и не с кем иным, как