Пятнадцатилетние девочки смотрят на жизнь очень серьезно, подумала Лата.

В альбоме было и сестринское напутствие Савиты:

В пене дней закон простой

неподвластен ей:

«Доброта к беде чужой,

Мужество – в своей!»

Глаза Латы, к ее собственному удивлению, опять были на мокром месте.

«Я, кажется, превращусь в ма, не достигнув и двадцати пяти лет», – подумала она. Эта мысль быстро высушила слезы.

Зазвонил телефон. С ней хотел поговорить Амит.

– Все готово к завтрашнему походу, – сказал он. – С нами пойдет Тапан. Ему нравится баньян. Можешь сказать ма, что я за тобой присмотрю.

– Амит, ты знаешь, у меня жуткое настроение. Боюсь, я буду совсем неподходящей компанией. Давай сходим туда как-нибудь в другой раз.

Она говорила невнятно, незнакомым даже для нее самой голосом. Амит, однако, игнорировал это.

– Подходящая ты компания или нет – я сам решу, – сказал он. – Точнее, мы вдвоем решим – завтра. Я заеду за тобой, но если ты не захочешь идти, я не буду настаивать. Договорились? Пойдем вдвоем с Тапаном. Я обещал ему Ботанический сад и не хочу его разочаровывать.

Пока Лата подыскивала слова, чтобы ответить, Амит продолжил:

– У меня довольно часто бывает плохое настроение – меланхолия к завтраку, хандра к ланчу, уныние к обеду. Но для поэта это сырье. Я думаю, стихотворение, что ты мне дала, было порождено чем-то вроде этого.

– Ничего подобного! – возмутилась Лата.

– Ага, вот ты уже выходишь из меланхолии, – засмеялся Амит и повесил трубку.

Лате с трубкой в руках оставалось только констатировать, что если некоторые плохо понимают ее, то другие слишком хорошо.

16.24

Моя дорогая,

я часто вспоминаю тебя после твоего отъезда, но ты знаешь, сколько мне надо времени, чтобы за что-нибудь взяться, даже на каникулах. Однако тут кое-что случилось, и я должна тебе об этом написать. Я долго не могла решить, сообщать тебе об этом или нет, но в таких случаях, наверное, надо действовать. Я была очень рада получить от тебя письмо и теперь ужасно боюсь расстроить тебя. Может быть, мое письмо задержится или совсем затеряется среди предвыборной почты и рождественской суеты. Вряд ли я буду об этом сожалеть.

Прости, что пишу так сбивчиво. Я не обдумывала письмо заранее, просто села и стала писать. Вчера я просматривала свои бумаги и нашла записку, которую ты прислала мне в Найнитал. В ней ты пишешь, что опять наткнулась на засушенный цветок. Я дважды перечитала ее, подумала о том дне в зоопарке и попыталась вспомнить, почему я дала тебе этот цветок. Наверное, я бессознательно хотела тем самым закрепить нашу дружбу. Цветок выражал мои чувства к тебе, и я рада, что могу поделиться своими радостями и печалями с таким замечательным, отзывчивым человеком, который так далеко от меня и в то же время так близко.

Правда, Калькутта не так уж и далеко, но поддержка друзей нужна все время, и я рада, что ты помнишь обо мне. Я опять просмотрела фотографии, где мы на сцене, раздумывая о том и об этом и вспоминая, как замечательно ты играла. Я поражалась этому тогда и продолжаю поражаться сейчас – это особенно удивительно потому, что ты бываешь очень сдержанной, замкнутой, не часто делишься своими страхами, фантазиями, мечтами, тревогами, не говоришь о своей любви или ненависти. Я, наверное, никогда не познакомилась бы с тобой, если бы мне не повезло оказаться в той же палате – пардон! – комнате в общежитии.

Я все никак не приступлю к главному, и ты, наверное, уже сердишься на меня. Новость, которую я хочу тебе сообщить, касается К. – я просто изложу ее, а ты как знаешь; я надеюсь, что ты простишь меня. Я просто выполняю неприятный дружеский долг.

После того как ты уехала в Калькутту, К. прислал мне записку, в которой приглашал меня в «Голубой Дунай». Он хотел, чтобы я уговорила тебя встретиться с ним или написать ему. Он много чего говорил о том, как он не может тебя забыть, не может спать, без конца бродит, страдает от безнадежной любви, – в общем, полный комплект. Все это звучало очень убедительно, и я посочувствовала ему. Но оказалось, что он мастер на такие разговоры, потому что в тот же день – или почти в тот же день он встречался с другой девушкой в «Рыжем лисе». Ты говорила, что сестры у него нет, и, согласно сведениям от абсолютно надежного источника, он держался отнюдь не по-братски. Я так разозлилась, что даже сама удивилась этому, хотя в то же время была рада, что правда вышла наружу. Я хотела сказать ему свое «фе» прямо в лицо, но оказалось, что он уехал из города на какую-то университетскую встречу по крикету, и, в общем-то, стоит ли переживать и тратить нервы из-за него.

Лата, ты тоже, пожалуйста, не переживай все снова, отнесись к этому как к подтверждению правильности курса, который ты выбрала. Я уверена, что мы, женщины, напрасно страдаем, без конца пережевывая то, что надо просто забыть. Это мое мнение как профессионала. Конечно, какое-то время будет неприятно, но только, пожалуйста, не надо после этого навечно впадать в тоску. Не стоит он того, Лата, теперь это доказано. На твоем месте я раздавила бы его ложкой, чтобы от него осталось одно пюре, и напрочь забыла бы его.

Теперь другие новости.

В связи с приближающимися выборами у нас тут дым коромыслом, все булькает и кипит. Наша Социалистическая партия продумывает свою тактику, изобретая обманные трюки и невиданные чудеса. Я посещаю все собрания и митинги, участвую в кампании, агитирую, но в то же время начинаю смотреть на все это скептически. Все рвутся к власти, провозглашают лозунги, обещают то и это, не задумываясь, к чему это приведет и возможно ли это вообще. Даже разумные люди как-то разом поглупели. Один тип, который всегда говорил толковые вещи, теперь с важным видом несет ахинею и так невменяем, что можно смело помещать его в психушку.

Правда, за женщинами наконец-то признали человеческие права – хоть какой-то приятный побочный эффект предвыборной лихорадки. Как пишут, «пришло время восстановить Женщину в тех правах, которыми она обладала в Древней Индии. Мы должны взять все лучшее из прошлого и настоящего, у Востока и Запада…» Но вот перед нами наша