с Харешем. Если ее встречи с Харешем были неизменно связаны с застольем, то свидания с Кабиром происходили на скамейках. Ей хотелось одновременно смеяться и плакать.

– Что-то не так? – спросил Хареш с некоторым беспокойством.

– Нет, все в порядке. Давай зайдем в дом, становится прохладно. Арун, вероятно, уехал, так что никто не помешает Варуну поставить пластинку с песнями из фильмов. Я сейчас с удовольствием послушала бы их.

– Ты же вроде любишь классическую музыку.

– Я всякую люблю, – сказала Лата, – зависит от настроения. А Варун, кстати, плеснет тебе что-нибудь.

Хареш попросил пива. Варун поставил мелодию из «Дидара» и вышел из комнаты. Он получил инструкцию от матери не мозолить парочке глаза. Вместо Варуна Лате попалась на глаза антология египетских мифов.

Хареш ничего не мог понять. У Латы так резко изменилось настроение, что ему было немного не по себе. Он был искренен, когда писал, что полюбил ее, и поверил, что и Лата к нему привязалась. Но то, как она сейчас держалась с ним, озадачивало.

Пластинка сыграла положенные три минуты и остановилась. Лата не поднялась, чтобы сменить ее. Наступила тишина.

– Я устала от Калькутты, – проговорила она легким тоном. – Хорошо, что завтра я иду в Ботанический сад.

– Я думал, мы проведем этот день вместе. Я специально его освободил, – сказал Хареш.

– Но ты же не сказал мне об этом.

– Но ты говорила – ты писала, что хочешь проводить как можно больше времени со мной. – Их разговор в какой-то точке круто свернул в непонятную сторону. Хареш вытер лоб рукой и нахмурился.

– У нас есть еще пять дней до моего отъезда в Брахмпур.

– Послезавтра мне надо выходить на работу. Отмени Ботанический сад. Я настаиваю! – потребовал он с улыбкой и взял ее за руку.

– О, не жлобствуй, – бросила она.

Он тут же отпустил ее руку:

– Я не жлобствую.

Лата посмотрела на него. Лицо его побледнело и стало неожиданно гневным.

– Я не жлобствую, – повторил Хареш. – Меня еще ни разу в этом не обвиняли. Никогда больше не называй меня жлобом. А сейчас я… я пойду. – Он встал. – Я найду дорогу на станцию. Пожалуйста, поблагодари своих от моего имени. Я не останусь на обед.

Лата была совершенно ошеломлена, но не пыталась остановить его. В школе Святой Софии они с девочками употребляли выражение «не жлобствуй» раз по двадцать в день, вовсе не желая оскорбить друг друга. Оно стало настолько привычным, что всплывало в ее речи и вне школьных стен при соответствующем настроении. Лата даже не понимала, как можно настолько обидеться из-за этих слов.

Хареш же, и без того выбитый из колеи каким-то непонятным настроением Латы, был оскорблен до глубины души. Он был способен простить мелкие обиды, но не мог вынести, чтобы девушка, которую он любил и ради которой был готов на многое, называла его жлобом – жадным, мелочным и низменным эгоистом. Он вел себя гораздо великодушнее, чем ее надменный и бесцеремонный братец, который с пренебрежением отнесся к стараниям Хареша принять их как следует в Прагапуре и не пожелал хотя бы из вежливости провести с ним вечер. Они смотрели на него, Хареша, сверху вниз? Возможно, его произношение было не таким безупречным, как у них, а речь не такой гладкой, но по происхождению он был не ниже их. А перенимать их англизированный налет он не собирался, как и мириться с тем, что его называют жлобом. Он не хотел иметь ничего общего с людьми, которые так к нему относятся.

16.23

Узнав, что Хареш ушел, госпожа Рупа Мера впала чуть ли не в истерику.

– Как это невежливо с его стороны! – воскликнула она и разразилась слезами. – Ты, должно быть, обидела его, – обратилась она к дочери. – Иначе он не ушел бы. Он обязательно попрощался бы.

Только Савита смогла ее успокоить. Затем, видя, что Лата не в себе, она села рядом и взяла ее за руку. «Хорошо, что Аруна нет дома, – подумала она, – он обязательно подлил бы масла в огонь». Постепенно она выяснила, в чем дело: Хареш неправильно понял Лату.

– О каком общем будущем может идти речь, если мы даже не понимаем, что говорит другой? – возопила Лата.

– Не думай сейчас об этом, – сказала Савита. – Поешь супа.

Что бы ни случилось, подумала Лата, всегда есть спасительный суп.

– И почитай что-нибудь успокаивающее, – посоветовала Савита.

– Что-нибудь из правоведческих трактатов? – улыбнулась Лата сквозь слезы.

– Да. Или… поскольку виновата в этом недоразумении в первую очередь школа Святой Софии, почему бы не заглянуть в альбом школьных автографов? Там полно старых друзей и высоких мыслей. Я часто листаю свой, когда у меня на душе кошки скребут. Я говорю совершенно серьезно, это не ма мне внушила.

Совет оказался неплохим. Посмеиваясь в душе над столь нелепым средством успокоения, Лата положила свой альбом рядом с тарелкой горячего овощного супа. Листая небольшие розовые, кремовые и голубые странички, она стала читать записи на английском языке, на хинди (сделанные ее тетушками и Варуном, в котором в какой-то момент проснулся патриотический дух) и даже на китайском (очень красивая, хотя и нечитаемая запись ее одноклассницы Евлалии Вонг). Назидательные, трогательные, забавные и шутливые строки, написанные разными чернилами и разными почерками, пробудили в Лате воспоминания и несколько восстановили ее душевное равновесие. Там же был вклеен даже отрывок из письма ее отца с карандашным наброском четырех обезьянок – его бандарлогов, как он их называл. Сейчас Лата как никогда жалела, что отца нет рядом. Она прочла пожелание матери, открывающее альбом:

Если мир весь в мрачных лицах, жизнь из поводов лишь злиться,

не ворчи, что так жестоко обошлась она с тобой.

Выйди в гам весенних улиц, подыши, на солнце жмурясь,

а потом вернись на службу, улыбнись и будь собой!

Помни, детка, что судьба каждого человека зависит от него самого.

Любящая тебя навеки,

ма

На следующей странице одна из ее подруг написала:

Лата,

любовь – это звезда, на которую любуются мужчины, шагая по земле, а брак – это яма, в которую они падают.

С любовью и наилучшими пожеланиями,

Анурадха

Кто-то высказал такую мысль:

В любви нуждаются не совершенные, а несовершенные.

Одна из записей была сделана на голубой бумаге почерком, чуть клонившимся влево:

Холодные речи разбивают нежное сердце, как первый мороз разбивает хрустальную вазу. Ложный друг подобен тени на циферблате