чём состоял подвох. Непривычному мужику, поди, по-татарски и не сесть, а если и угораздит согнуть ноги кренделем, то долго высидеть мочи не хватит.

Атаман вытащил из-за пояса кисет, забил в люльку щепоть самосада, высек искру, раскурил и передал трубку Семёну. Тот вежливо затянулся, вернул трубку хозяину:

— Извиняйте великодушно, не пью я табаку.

— И откуль ты, добрый человек, к нам явился? — спросил один из сидящих.

— Тутошний, — ответил Семён. — Из Долговки.

— Сам пришёл или кто за тебя слово говорит?

— Обещался Игнат Заворуй, да пропал куда-то. Только мне это без разницы. Я так понимаю: хочешь казаком быть, сам за себя слово говори.

— Га!.. — воскликнул сидящий поодаль молодой казак. — Заворуй парень ловкий, но дурень. Ему дай волю, он всю шушеру в круг созовёт. Я уже одного его приятеля арапником угощал. Мы, говорит, вместях у ногаев в плену томились. Тоже с гонором был, балясина нетёсаная, а как плётки отведал, так домой побежал, ноги шире портков раскорячив.

Семён повернулся, разглядывая недоброжелателя. Говоривший был совсем молод, но снаряжён добротно. Видать, из боярских детей или малороссийской шляхты. Пороху ещё не нюхал, но говорить умеет красно́. Такой и впрямь может арапником перетянуть.

— Ты чего расселся, хамское племя? — выкрикнул боярич, стараясь разъярить сам себя. — Тут для старши́ны место, а тебе и простым казаком не бывать.

Семён, не коснувшись кошмы руками, поднялся, отшагнул в сторону.

— Хозяин — барин, — проговорил он, — а при больших псах и щенок лаять горазд.

Вокруг собралось уже немало казаков, с интересом следивших за перебранкой.

— Задай ему, дядя! — крикнул кто-то. — Соплёй рубани супостата, другого-то оружья у тебя не нажито!

— Дай срок, и пичка у меня будет, и фузея, да не как у этого, не отцовский снаряд, а свой. В том я вам слово даю.

— Во срезал! Егорий, глянь, а дядя-то казак хоть куда! Берегись, как бы не ты, а он тебя плёткой не отходил!

Боярич, верно это его звали Георгием, тоже поднялся и, зажав пальцем ноздрю, длинно сморкнулся под ноги Семёну. Семён едва успел отступить в сторону.

— Но-но! — крикнул он.

— Не понукай, не запрягал. — Боярич презрительно усмехнулся. — Ишь, раззадорился: куда конь с копытом, туда и рак с клешнёй… Воротайся домой, деревенщина, покуда плёткой не погнали. Думаешь, если чужую кобылу свёл, так уж казак? Конокрад ты, цыганское охвостье, ворона загумённая…

В иное время Семён бы смолчал, но сейчас, при коне и оружии, обласканный прелестными речами и нюхнувший воли, терпеть мальчишеской дерзости не стал.

— Зато ты, пан хохольский, по всем статям казак хоть куда! — перебил он барчука. — Над всем войском Донским расширился, орла широтою превозмог. Гляди, как бы срака с натуги не треснула.

— Это… ты… мне?.. — Георгий раздельно выплёвывал слова, как бы не умея понять смысла. — Ты что сбредил, пёс? На дворянство лаяться повадно стало? Я ж тебя в мелкий клеск разотру…

— Тоже Аника-воин! Смотри, как бы растиралку не оторвали! — ответил Семён под дружный хохот казаков. — А без этого дела от тебя одна шапка останется!

— Ну!.. — Георгий рванул с перевязи саблю. — Не быть тебе живу… Порублю пса худородного!

Вращая палаш над головой, Георгий надвигался вперёд.

— Не дури, Егор! — крикнул кто-то из казаков.

Семён стоял подбоченясь, рука на поясе, и словно не слышал, как гудит в воздухе стальная смерть. На губах плавала кривая усмешка.

— Брось саблю, молокосос!

Лица казаков переменились, люди вдруг поняли, что непригожая перебранка, начавшись смехами, кончится кровью. И не вмешаться уже, и не помешать: не выручить забавного дядю, возомнившего себя бывалым казаком.

— А-ах! — хакнул Георгий, обрушивая с маху сверкающую полосу венгерского палаша.

Казаки выдохнули разом, ожидая, как падёт, обливаясь кровью, порубленный мужик, один Ус поспел гаркнуть: «Геть!» — хотя уже ясно было, что не можно остановить убийственный удар.

Но в самое смертное мановение Семён вскинул пустую допрежь руку, и тонко запел, разгибаясь, индийский булат, шкрябнул по летящей стали, ажно искры посеклись.

В глазах боярского сына полыхнуло удивление, а через миг, когда ещё и ещё сшиблись сабли, когда рука почуяла, как яро и незнакомо бьётся лапотник, проснулся в душе страх, и затосковал Георгий.

— Будя! — крикнул он. — Пошутил я!

— Шутковал кот с мышью! — отвечал Семён, напирая вперёд.

Минуты не прошло, как вылетел клинок из ослабевшей боярской руки, упал в траву.

Семён разом остановился, саблю опустил, словно открываясь, а на самом деле оборону держа от потаённого ножика. Усмехнулся, глумясь над бессильем боярича.

— Слаб ты противу меня биться, неука! Винись теперь.

— Винись, Георгий! — подтвердил круг.

— Прошу… простить великодушно, — выдавил Георгий уставную фразу.

— Ну что с тобой делать, — сказал Семён. — Господь простил, и я прощаю. Да и ты за науку не серчай.

— Это верно, — произнёс атаман.

Подошёл ближе, глянул на саблю, которую Семён по-прежнему держал у ноги, спросил:

— Где саблей разжился, дядя?

— С арапских краёв вывез, — ответствовал Семён.

— Сабелька сера, а рубит бело, — тоном знатока сказал Ус. — И рубке там обучился?

— То в Анатолии, в янычарской школе.

— Знатно у тебя, дядя, по свету погуляно, — признал атаман и, крутанув знаменитые усы, гаркнул: — Как, молодцы, возьмём дядю в круг?

— Возьмём! — загомонили казаки. — Любо! Берём янычарина!

Один Георгий молчал, обкусывая губы, чтоб, не дай бог, не вырвалась на всеобщее поглядение слёзная обида.

* * *

Игнат Заворуй объявился на следующий день, пьяный и с жареным гусем под мышкой. Не иначе — промышлял по окрестным имениям. Жир с гусиного бока пятнал суконную свитку, но Игнат того не замечал.

— Здорово, манёк! — крикнул он, встретив Семёна. — И ты тут? Клёво! А я, вишь, на тырчке жорево слямзил… — Игнашка добыл из-за пазухи плоскую халявную бутыль с фряжским: — Сейчас мы с тобой по такому случаю аридмахи приобщимся…

— Что-то я не пойму, — сказал Семён, — по-каковски ты это гуторишь?

— Ага, проняло! — Игнашка был донельзя доволен. — Это, манёк, не простой язык, а тайный, чтобы чужое ухо не понимало. Отверница называется. Мы, казаки, завсегда так говорим, когда надо втайне. Я на отвернице что угодно сказать могу. Вот, скажем, мешается у тебя под ногами какой-нибудь дурачок, и ты ему говоришь: «Добрый человек, отойди, ступай в избу». Как это будет по-нашенски?

— Мне откуда знать? — порадовал знакомца Семён.

— То-то и оно! А я ему скажу: «Лох клёвый, канай отседова, дуй до хазы», — он и отпадёт.

— Он просто не поймёт тебя — и вся недолга, — усомнился Семён.

— А вот ещё… — Заворуй, казалось, не слыхал Семёна. — Разъясни, что я скажу: «Декан киндеров атас пахан гирый».

— Десятеро мальчиков внимают