Во второй половине дня 10 октября 1964 г. около 75 000 зрителей поднялись со своих мест на токийском Национальном стадионе Касумигаока, чтобы услышать, как император объявляет открытие восемнадцатых Олимпийских игр современности. Частью праздничных мероприятий, проводимых в этот день, было изображение в осеннем небе 5 олимпийских колец реактивными самолетами сил Самообороны. В воздух поднялись 5000 разноцветных надувных шаров. Дети из местной начальной школы сопровождали на стадионе мэра Рима, города, принимавшего предыдущую Олимпиаду. В параде приняли участие 7000 спортсменов, представлявших почти 90 стран. Толпа взревела от восторга, когда кубинская делегация, проходя мимо императорской трибуны, замахала маленькими флажками Восходящего солнца. Аплодисментами была встречена японская национальная команда. Зато почти благоговейная тишина повисла над стадионом, когда Сакаи Ёсинори, 19-летний студент, родившийся в предместьях Хиросимы в утро первой в мире ядерной бомбардировки, появился на беговой дорожке с олимпийским факелом в руках.

Японский организационный комитет тщательно и осторожно готовил Олимпийские игры, которые должны были послужить символом возрождения страны и возвращения ее на мировую арену. Председателем комитета был Ясукава Дайгоро, бизнесмен, посвятивший себя возможностям мирного использования атомной энергии в Японии. Будучи одним из тех, кто примирился с прошлым, Ясукава объявил, — что он должен организовать такую Олимпиаду, которая явилась бы «не только демонстрацией спортивных достижений атлетами мира, но которая также ярко высветит продолжительные усилия японского народа как достойного члена всемирной семьи наций»{349}.

Токио должен был принять Олимпийские игры 1940 г., но они были отменены, как только в Европе начались сражения. В глазах всего остального мира император в то время воплощал неутолимую японскую жажду империи, ее воинственные устремления и ее закрытую, элитарную политическую систему. В 1964 г. сам внешний вид императора и его роль в качестве патрона Олимпийских игр выставляли его в совершенно ином свете. Теперь на международной арене он представал как уважаемый лидер полностью реабилитированной и мирной Японии. Рядом с монархом на церемонии открытия сидел премьер-министр Икэда Хаято, как молчаливое напоминание всем, что Япония теперь является демократичной и мирной и что император, говоря словами новой конституции, символически представлял избранное народом гражданское правительство страны.

Комитет по планированию проведения Игр 1964 г. должен был, в соответствии с желаниями многих японцев, как жителям самой страны, так и иностранцам, продемонстрировать плоды замечательного экономического возрождения Японии. Приблизительно 80 % из тех 970 миллиардов йен, которые были в целом потрачены правительством на подготовку к Олимпиаде, были направлены на осуществление проектов общественных работ. Неукротимый дух Японии, продемонстрированный юным факелоносцем, пробился сквозь пепелище разрухи. Посетителей страны поражали видимые свидетельства растущего благосостояния народа. Под Токио появились новые линии метро, современная скоростная трасса связала столицу с Нагоей. 1 октября с главного токийского вокзала в путь отправился первый бело-голубой «поезд-пуля», который за неслыханно короткое время — 3 часа 10 минут — доставил пассажиров в Осаку, расположенную за триста миль от столицы. Рефреном дня стала фраза «Процветание мирного времени». Частный капитал украсил Токио изящными отелями и гигантскими жилыми комплексами, которые отражали растущее ощущение оптимизма, благополучия и значительных достижений.

Во время Олимпиады также проявилась обновленная гордость за японские традиции. Когда память о войне заслонили образы мира и процветания, японцы перестали бояться упреков, если они открыто демонстрировали уважение к своему культурному прошлому. Японские атлеты достойно выступали в соревнованиях по дзюдо. Этот вид спорта только в Токио был включен в олимпийскую программу. Японцы вызывали восторг у зрителей, демонстрируя свое мастерство в кэндо. Новые здания, построенные к Олимпиаде, также помогали, по словам Ясукава, развивать игры «в соответствии с определенно японским образом». Здание из стали и железобетона Ниппон Будокан, в котором проводились соревнования по дзюдо и демонстрации боевых искусств, было так спланировано архитекторами, что оно напоминало Юмэдоно, деревянный Зал Мечтаний, который являлся частью храма Хорюдзи, одного из древнейших культовых центров Японии, расположенного близ первой императорской столицы Нара. Подобно Юмэдоно, зал для занятий боевыми искусствами представлял собой восьмиугольное сооружение, покрытое высокой крышей, которая была увенчана шаром. Для олимпийских болельщиков, посещавших Ниппон Будокан, его расположение в непосредственной близости от рвов и валов императорского дворца подчеркивало связь прошлого с настоящим, традиции с современностью.

Большинство японцев оценили проведение Олимпиады как время национального единения, как яркий момент, когда вся нация подходит к утверждению ее политического, экономического и духовного возрождения после ужасов войны и поражения. Один из ведущих литераторов в колонке, отведенной ему в ежедневной газете, признавал: «Присутствуя на церемонии открытия, я был ошеломлен мыслью, что Япония, наконец, вновь обрела свою национальную способность к театральной постановке, когда она смогла продемонстрировать столь завораживающее действо»{350}. В том же духе высказывалась романистка Ариёси Савако, приобретшая популярность своим тонким отношением к социальным темам современности, которая стала свидетельницей победы в олимпийском турнире японской женской волейбольной команды. Она высказала то, что ощущали многие представители ее поколения по отношению к послевоенной эпохе: «Я могла видеть почти материальное воплощение чувства долга, витающее над головами плачущих девушек. Они столько лет старались только ради этого момента. Спасибо вам».

Не все японцы, однако, желали присоединиться к празднику. Один известный архитектурный критик с неодобрением отнесся к символизму Ниппон Будокан. Он назвал это строгое геометрическое сооружение с острыми углами «антисовременной экзотикой», «фашистским зданием», которое вызывает в памяти «архитектуру Берлинской Олимпиады времен господства нацистов»{351}. Подобным образом, когда угасли теплые отсветы Олимпиады, и на смену 60-м пришли 70-е и 80-е, некоторые японцы начали по-новому оценивать последний этап эпохи Сева. Сделав это, некоторые критики начали с пренебрежением относиться к тому особому типу демократии, который возник в послевоенные десятилетия. Другие указывали, что промышленное возрождение Японии, каким бы великим оно ни было, не принесло равных успехов всем жителям страны. А некоторые вообще начали сомневаться в том, что современное общество и культура представляют собой шаг вперед по сравнению с прошлым.

Правление ЛДП

Когда в 1953 и 1954 гг. популярность Ёсида Сигэру упала до необычайно низкого уровня, социалистические партии Японии начали искать возможности для завоевания на грядущих выборах большинства мест в парламенте. Чтобы укрепить свои позиции, две ведущие левые партии создали в октябре 1955 г. Нихон Сакайто, которая