не смогли вывезти. Но большой кусок платья кокетливо выглядывал из-за шкафа, и Артемонову казалось, что он слышит дыхание прятавшейся. Платье слегка колыхалось и шуршало, и не было никаких сомнений, что это именно платье, про которое он так долго не мог забыть. Матвей сделал шаг к шкафу, но тут именно на том месте, где должна была находиться голова той, что стояла за ним, вспыхнули два круглых, желтых глаза. Потом Артемонов вспоминал, что глаза эти, конечно, светились где-то в выходившем в сад окне, но в тот миг, когда он увидел их над колыхающимся платьем, ему стало до того невыносимо жутко, что он и не заметил, как оказался на улице.

– Капитан, ну куда же так спешить! Поляки с татарами пока от нас не никуда убегают. А жаль!

Выскакивавшего впопыхах из дома Артемонова приветствовал как всегда невозмутимый майор Драгон. – Пойдемте, я хотел, воспользовавшись редкой минутой без дождя, немного прогуляться с Вами.

Матвей, еще не успевший прийти в себя, кивнул головой, не очень понимая слов майора. Они прошли немного молча, и затем Драгон продолжил:

– Верите ли, капитан, я пережил три осады крепостей, и знаете ли, чем закончились две из них? Они закончились сдачей гарнизона. Я хочу этим сказать только то, что сдача превосходящему противнику, по всем канонам войны, считается не трусостью, а разумным поведением. Поляки, конечно, диковаты и горячи, и все же они уважают законы войны.

Артемонов никак не мог избавиться от мыслей о том, что произошло с ним на кухне, но когда смысл слов шотландца стал доходить до него, Матвей схватил Драгона за отворот камзола и с перекошенным лицом спросил у него:

– Что же, хотите сказать, что Бог Троицу любит?

Майор посмотрел на Артемонова с достоинством и без злости – так, что Матвею самому захотелось отпустить его.

– Капитан, если окажется, что я предатель, то я хочу, чтобы именно Ваша сабля лишила меня жизни. Но знайте и то, что самоубийство никогда не считалось мужественным и христианским поступком.

Драгон приложил руку к шляпе, и быстро ушел вперед по блестевшей от сырости улице, по которой уже приближался к Артемонову прапорщик Наумов.

– Твоя милость, прости! Пришлось запоздать, слишком уж ляхи нынче наседают.

Матвей собрался уже ответить в том духе, что ляхи подождут, и тут он увидел, что на прапорщике красуется запорожская папаха и широченные шаровары, а кроме того Наумов сбрил бороду, отчего стали хорошо заметны его длинные, слегка подкрученные усы. Самообладание покинуло Артемонова, и он, схватив Митрофана за отвороты овчинного полушубка, принялся бить прапорщика об стену ближайшей хаты.

– Сукин ты сын, мужик, ворюга! Какого же черта ты, царский слуга, все это нацепил? Мало того, что мужичье все оказачилось, так и ты, офицер, бороду бреешь?

– Ты бы, Матвей Сергеич, руки не сильно распускал, – холодно заметил Наумов, – Чего мне оказачиваться, если я и так казак. Городовой, из Новгорода – продолжил прапорщик в ответ на недоуменный взгляд Матвея.

– А как же деревня, соседские обиды?..

– Было и это. Когда батюшка мой во время бунта, в пятьдесят шестом году, хорошенько погулял, пришлось нам на севере скрываться. Я-то тогда малой был, но он рассказывает, что довелось ему и самого митрополита, патриарха нынешнего, дубиной угостить на Софийском дворе. А Никон таких шалостей никому не прощает: почитай, всех товарищей батькиных, что с ним шалили, переловили, да на дыбу, а потом по острогам и в Сибирь. Он-то своей очереди ждать не стал, ну мы на Каргопольщину и подались всей семьею. Да черного кобеля разве отмоешь добела: поссорился батя с соседями, да пару дворов и сжег. И я, грешный, ему помогал – не пойдешь же против родителя. Где он сейчас – даже и не знаю, а я вот, видишь, в солдатах оказался. Но только кто казачьей саламаты поел – тому уже обратной дороги нет. Я ведь давно хотел к низовым податься, еще до приступа. Если бы не Яшка – сразу бы к ним сбежал, это он меня все отговаривал…

Артемонов, покачивая головою, оглядел прапорщика с ног до головы, махнул рукой и пошел прочь.

Глава 8

Подойдя к большой добротной хате с соломенной крышей, в которой квартировал атаман Чорный, Матвей с раздражением оттолкнул двоих сторожевых казаков, пытавшихся его задержать, и вошел внутрь, сопровождаемый удивленными взглядами еще дюжины запорожцев, сидевших за картами во дворе под навесом. Атаман, словно не было за стенами его убежища никакой осады, не свистели польские ядра и не блистали татарские сабли, уютно расположился на кушетке, явно добытой в каком-то состоятельном шляхетском доме, а рядом с ним, приобнимая Чорного за плечи, сидела нарядно одетая черноволосая девушка, вероятно, еврейка. Она подавала атаману кусок пирога, который он собирался съесть с ее рук, если бы ему не помешало внезапное появление Артемонова. Перед кушеткой стоял невысокий столик, на котором в изобилии лежала всякая еда – свежие и моченые фрукты, пироги, жареное мясо – и стояли кувшины с горилкой и пивом.

– Какие гости! Рад, Матвей Сергеевич, рад! Проходи да присаживайся, угощайся!

– Я, твое добродие Иван Дмитриевич, не выпивать и не закусывать пришел. А пришел я узнать, отчего, пока мы под ядрами и пулями от татар отбиваемся, твое воинство горилку попивает и в зернь играет. А еще спросить хотел, почему твои лыцари солдат обирают и в казаки переманивают? Знаешь ли, на что это похоже, атаман? На измену. А ты не смотри, что воевода болен – силы измену вывести у нас пока есть.

Собираясь к атаману, Матвей велел Иноземцеву поговорить со всеми солдатскими, драгунскими и рейтарскими офицерами и со стрелецкими головами, и просить их быть готовыми к схватке с казаками, если те решат бунтовать отрыто.

– Да что же ты, капитан, как порох все вспыхиваешь! Сядь, поговорим, обсудим все – глядишь и сменишь ты гнев на милость.

– Да нет уж, атаман, это ты поднимайся, и вели своим воякам на стены в караул идти. Полчаса даю, потом сами выводить их начнем.

Видя, что настроен Артемонов серьезно, Чорный также согнал с лица притворное добродушие и гостеприимство и помрачнел. Он жестом велел девушке выйти, и та быстро упорхнула, кинув на прощание кокетливый взгляд в сторону решительного московита.

– Ради чего стараешься, капитан? А главное – ради кого? Думаешь, помогут тебе твои Долгоруков с Ординым? Они-то тебя давно бросили, и про тебя забыли…

– А ты про них откуда знаешь? – опешил Артемонов.

– А я, Матвей