Воинственная Всеобщая ассоциации по улучшения жизни негров Маркуса Гарви «заставила увидеть Гарлем по всему миру»)[2169]. Лозунги его движения: «Назад, в Африку! Африка для африканцев!» Они не только повлияли на таких будущих лидеров, как Кваме Нкрума, но и эхом пронеслись по континенту. Например, дошли до удаленного уголка севера Нигерии, расположенного в четырех днях пути от телеграфа и в восьми днях пути от железной дороги. Там многие никогда не видели белого мужчину, не то что белую женщину. Здесь, как писала Джойс Кари, на деревенских рынках царило возбуждение из-за слухов о черном короле, который приплывет на огромном железном пароходе, полном чернокожих солдат, чтобы изгнать всех белых из Африки[2170].

Перед Второй Мировой войной протесты индусов из-за ограничений в правах, с которыми столкнулись их соотечественники в Южной Африке, Кении и других регионах, тоже стимулировали африканское сопротивление власти белых. Ганди подбадривал это, а Индийский национальный конгресс продемонстрировал необходимость политической организации. Неру и другие националисты вроде Субхаса Чандры Боса, проявляли сочувствие.

Неру писал: негры, с которыми он встретился на Международном конгрессе против колониального угнетения и империализма (организованном вездесущим агентом коммунизма Вилли Мюнценбергом в Брюсселе в 1927 г.), несли на себе следы уникального и ужасного мученичества, которое вынесла их раса[2171]. Но он считал, что африканцы не получат свободы без всеобщего освобождения от империализма. Так что сварадж и зарождающиеся африканские движения за независимость были частью одной цели, они подпитывались силой друг от друга. Африка многому научилась из индийской кампании за самоуправление. Индия могла помочь африканцам и азиатам завоевать свободу путем победы в борьбе против Британской империи.

В годы после бойни в Амритсаре в борьбе Индии доминировали Мотилал и Джавахарлал Неру, а также махатма Ганди. Иногда их называли Отец, Сын и Дух Святой. В этой националистической троице последний бесспорно был первым. Моральные качества Ганди, достойные бога, которые преобразили его легкое и худое тело, давали ему уникальный авторитет и в самом Конгрессе, и за его пределами. Джавахарлал отмечал спокойную глубину его глаз, чистый и ясный голос и поразительное очарование манер. Он говорил, что в Ганди «есть что-то королевское, что заставляет добровольно ему подчиняться».

Сам Мотилал Неру стал последователем и учеником, несмотря на мирской успех (он был юристом при британском правлении) и сильный характер, который наложил видимый отпечаток на его манеру держаться. «Какой широкий лоб, плотно сжатые губы и волевой подбородок! — писал его сын. — Всем этим он заметно похож на бюсты римских императоров в музеях Италии»[2172].

Схожесть Мотилала с цезарями стала еще более ярко выраженной, как отмечали другие, когда он отказался от бархатных домашних курток и вышитой золотом обуви в пользу чаддеров (белых домотканых одежд типатоги) и сандалий. Джавахарлал был утонченным, светским, прогрессивным, он так сильно поддался влиянию Запада, что говорил на хинди с английским акцентом, представляя еще большую антитезу Ганди.

Привередливый и утонченный эстет сам не понимал тех дружеских чувств и привязанности, которую испытывал к аскету, носившему набедренную повязку, сидевшему на земле, скрестив ноги, и принимавшему пищу руками. Рационалист не мог понять мыслительный процесс садху, которого направлял внутренний голос. Молодой бабник не испытывал симпатий к мудрецу, который стремился стать «божьим евнухом»[2173]. Но он пришел к выводу, что личность Ганди имеет «странную власть над душами людей»[2174].

Несмотря на их различия, Ганди привлек Джавахарлала, в котором тлел идеализм, и тот на протяжении многих лет «был ему покорен и верен, не задавая вопросов»[2175]. Его верность проявилась наиболее ярко, когда они с Мотилалом присоединились к махатме в кампании отказа от сотрудничества и гражданского неповиновения 1920—22 гг. Она предназначалась в качестве умеренного ответа кровопролитию в Джалианвала-Баге. Это была попытка Ганди освободить нацию через величайшую манифестацию силы души из когда-либо виденных в Индии. Оказалось, что он не может победить колониальное господство через бойкоты, прекращение работы и торговли, мирные протесты. Но сатьяграха подорвала претензии империи на законность и ее нравственные основы. Те, кто принимал участие в кампании, предлагали себя в виде добровольных жертв и претерпели много страданий. Никто не нес их с таким искупительным рвением и энтузиазмом, как любимый сын Мотилала Неру.

Преданность Джавахарлала националистической идее оказалась неожиданной, поскольку он давно казался чуть больше, чем дилетантом. Он родился в 1889 г., воспитывался в «Ананд Бхаван» («Обители Блаженства») — самом роскошном особняке в Аллахабаде. Дворец стоял рядом с десятью акрами великолепных садов с теннисными кортами, кругом для верховой езды, закрытым бассейном и фонтаном во дворе, наполненном льдом и цветами. Вода охлаждала и ароматизировала весь дом в жаркую погоду.

Мальчика окружали няньки, слуги, гувернантки и учителя. Мать обожала его и все позволяла, хотя яростно прогрессивный отец пугал его. Мотилал по происхождению был кашмирским брахманом и поставил целью дать мальчику[2176] образование, как английскому джентльмену. Ему следовало войти в нирвану респектабельности — поступить на индийскую гражданскую службу. Поэтому в 1905 г. Джавахарлал отправился в Харроу, где его преследовали отцовские наставления преуспеть (заодно — и в отращивании усов). Мотилал говорил, что он выглядит дураком без усов, а сам в то время носил их в стиле Китченера.

Но Джавахарлал в этом преуспел не больше, чем его коллега по Харроу Уинстон Черчилль. Вскоре пришлось сбрить пушок, заявив: «Вся эта затея неудачна, они портят мне лицо».

Он едва ли еще как-то отличился в школе, а далее отправился в Тринити-колледж Кембриджского университета, где тоже ничем не выделялся. На самом деле Джавахарлал вел жизнь молодого человека, следящего за модой. У него набегали долги за костюмы с Савилроу и за увеселительные поездки на Монмартр.