Проявлялись признаки политических склонностей. Он восхищался ирландской партией «Шин Фейн», слушал Бернарда Шоу и оспаривал веру своего отца в Джона Булля.

Но Джавахарлал не имел никакой конкретной цели и получил такой плохой диплом, что не мог поступить на работу на индийскую гражданскую службу. Он рассматривал различные варианты и сказал Мотилалу, что хочет изучать право в приличном Оксфордском колледже, потому что в Кембридже слишком много индусов[2177]. В конце концов (без энтузиазма) юноша получил право на занятие юридической практикой во Внутреннем Темпле в Лондоне.

Джавахарлал был столь же безразличным, работая юристом по возвращении в Аллахабад, решив, что цель его профессии — эксплуатировать других[2178]. Он не хотел жениться, когда Мотилал организовал для него бракосочетание в 1916 г. Церемония была экстравагантной, а семнадцатилетнюю невесту Камалу чуть не прижало к земле весом драгоценностей, которые на нее надели.

Джавахарлал оставался холодным и отстраненным. Хотя он был вспыльчив по природе, но все же культивировал холодность и сдержанность. По его собственному признанию в более поздние годы, это происходило оттого, что он боялся быть охваченным и сметенным страстью. Эта эмоциональная лавина обрушилась после войны, когда Ганди обратил его в свою веру. Джавахарлал стал «ревностным сторонником политики отказа от сотрудничества». Только эта форма протеста покончит с рабством Индии и принесет победу над угнетателями, как он объявлял: «Эта победа может не прийти через день или год, но она должна прийти, даже если рухнет небо»[2179].

Мотилал опасался таких катаклизмов и пытался сдерживать Джавахарлала. Но Амритсар совершил революцию во взглядах Мотилала, и он тоже «почувствовал непреодолимый призыв следовать за махатмой»[2180]. Более того, отец знал, что должен последовать за сыном или потерять его, отдав Ганди, к которому Джавахарлал часто обращался, называя «бапу» («вторым отцом»).

Поэтому в 1920 г. Мотилал соединил свою судьбу со свараджистами — сторонниками политики отказа от сотрудничества. Он был столпом закона и поддерживал кампанию гражданского неповиновения, которая привела к примерно тридцати тысячам арестов, сам пережил тюремное заключение. Его, утонченного седого высокопоставленного господина, даже видели на грязных улицам Аллахабада откашливающимся в кхаддар, домотканую материю.

Но Мотилал Неру не полностью отказался от роскоши. Его головной убор, подобный пилотке из грубой ткани, которую носил Ганди, шился из шелка в Лондоне. Он употреблял спиртное, когда хотел, и говорил махатме, что не станет «поддаваться пуританству, которое распространено в Конгрессе».

Мотилал потряс начальника тюрьмы «Йеравда» в Пуне, который привык кормить Ганди козьим молоком, несколькими финиками и время от времени апельсином, попросив «простое» меню, которое мог обеспечить только ресторан «Риц».

Тем временем Джавахарлал испытал новое откровение в сельской местности. Он учился обращаться к крестьянам и обнаружил глубину бедности, которая заставила его устыдиться своих излишеств. «Казалось, что передо мной раскрылась новая картина Индии, — писал он, — обнаженной, голодающей, раздавленной и совершенно несчастной»[2181]. Он объяснял деградацию людей британским правлением и возглавил подстрекательство к новым забастовкам и протестам. Этот крестовый поход, как он сам его называл, захватил его и возбуждал.

В Конгрессе теперь состояло два миллиона человек. Джавахарлал был уверен, что партия сбрасывает ткань британского правления, и окунулся в блаженство («мокшу») мученичества. Когда Джавахарлал Неру оказался в тюрьме, то написал: «Тюрьма на самом деле стала для нас раем, святым местом паломничества, поскольку наш святой и любимый лидер был осужден»[2182].

Служба под руководством махатмы Ганди удваивала честь борьбы за свободу Индии.

Поэтому Джавахарлал испытал горькое разочарование, когда Ганди отменил сатьяграху в начале 1922 г., поскольку это вело к кровопролитию. По крайней мере, такова была официальная причина, но на самом деле кампания сходила на нет. Хотя она была успешной в некоторых регионах, особенно там, где стимулировалась местными проблемами и недовольством, но не смогла мобилизовать всю Индию.

Индостан был невероятно большим и разнообразным, его разрывали глубокие социальные и религиозные проблемы, наблюдался политический разлад, мертвым грузом лежало непробиваемое крестьянство. Поэтому субконтинент противился объединению. В частности, начал разрушаться союз, который Ганди заключил с мусульманами. Их беспокоила судьба исламских святых мест и их защитника-халифа.

Джинну освистали на одном Конгрессе за то, что назвал Ганди мистером, а не махатма.

Джинна выступал против альянса. Теперь его сторонники были встревожены украшениями изображений под мусульманским флагом Ганди, словно Кришны. Начались стычки между общинами или группами населения по национальному или религиозному вопросу. А когда Мустафа Кемаль упразднил халифат в 1924 г., мусульманам больше не требовалась помощь индусов.

Мусульманская лига в тот год собиралась отдельно от Конгресса и начала планировать федеральную Индию с провинциями, которыми могла бы управлять и где господствовала бы. В это же время Конгресс терял силы. Двоевластие сыграло свою роль, но не очень-то хорошую. В 1923 г. пять миллионов индусов выбрали представителей в расширенные провинциальные советы и национальное Законодательное собрание. Власть этих органов была ограничена, они практически не могли работать в таких масштабах, чтобы, как сказал Субхас Бос, «заняться работой по строительству нации»[2183]. Но они подтачивали британский контроль по краям, давая индийским политикам ценные уроки — особенно, в искусстве ведения переговоров и обструкции.

Однако вопрос участия в конституционных органах разделил Конгресс. Ганди пошел своим путем, концентрируясь на защите неприкасаемых и кампании хади, «убежденный, что с помощью каждой нити, которую я вытягиваю, я плету судьбу Индии»[2184]. Мотилал считал, что партия должна использовать Советы, и говорил Ганди, что вместо повторения программы бойкота скорее уйдет жить в хижину с соломенной крышей на берегу Ганга.

Джавахарлал выступил против отца. Он хотел принять тактику «Шин Фейн» относительно институтов господства. Желание его не исполнилось, возникли преграды, и он отправился в Европу с больной туберкулезом женой (которая умерла в 1936 г.) и их маленькой дочерью Индирой. В Европе он нашел новые причины для несогласия с консервативными старшими товарищами.