что Аристотель считал: такие явления, как кометы и Млечный Путь, зародились под Луной. Таким образом, для него эти явления были скорее метеорологическими, а не астрономическими. Подобные заблуждения можно считать естественными и вполне простительными для его времени. Более того, они существовали до конца XVI–XVII вв. Непредсказуемое поведение комет на первый взгляд сильно отличалось от сложных и регулярных движений планет. Планеты подразумевают вечность и божественное происхождение; напротив, что лучше комет демонстрирует непредсказуемость и исчезновение? Кометы появляются на небе, а спустя сравнительно короткое время рассеиваются и исчезают! Более того, как правило, кометы можно видеть за пределами зодиака. Это предубеждение Аристотеля держалось до 1588 г., до публикации Тихо Браге его наблюдений за кометой 1577 г. Браге доказал, что ее параллакс настолько мал, что комета не может быть подлунной; ее орбита превосходила орбиту Венеры.

Млечный Путь, который разделяет небо огромным кругом вдоль колюра равноденствий, также считался явлением метеорологическим, образованным сухими и горячими испарениями, вроде тех, которые образуют метеоры. Более глубокое понимание природы Млечного Пути едва ли было возможно без телескопа. Взгляды Аристотеля опроверг Кеплер, считавший, что Млечный Путь концентричен с Солнцем и находится на внутренней поверхности звездной сферы.

В «Метеорологике» описано и рассмотрено огромное количество других явлений: метеоры, дождь, роса, град, снег, ветра, реки и источники, соленость моря, гром и молния, землетрясения и др. Рассмотрение каждого явления потребует не менее страницы, а места в книге мало – как и терпения у читателей. Поэтому ограничимся несколькими замечаниями, связанными с оптическими теориями Аристотеля. Он отвергал мнение о том, что свет – это материя, считая, что свет образован частицами (корпускулами), испускаемыми светящимся объектом или исходящими из глаза. С другой стороны, он предполагал, что свет – вид эфирного явления (прошу, не говорите, что Аристотель был предтечей волновой теории света!). Он знал об отражении звука (эхо) и света и предложил теорию радуги, основанную на отражении света в водяных каплях. Его теория неполна, но весьма примечательна. Его теорию цвета можно сравнить с теорией Гёте; такое сравнение не слишком лестно для последнего, но во многом свидетельствует в пользу Аристотеля.

Восхищение бесконечным количеством физических вопросов в Корпусе Аристотеля вполне оправдано. Однако не стоит поддаваться искушению и усматривать в нем слишком много идей, сравнимых с современными идеями. Скорее всего, автор вкладывал в них совсем не тот смысл и не те последствия, какие имеем в виду мы. Никогда нельзя забывать, что сила утверждения – прямая функция знания и опыта, на которых оно основано. Многие утверждения Аристотеля блестящи, однако так же безответственны, как вопросы умного ребенка.

Скорее всего, четвертая книга «Метеорологики» написана Стратоном. В том виде, в каком она до нас дошла, ее можно назвать первым учебником химии. В ней обсуждаются состав тел, элементы и качества, порождение и разложение, формирование и распад, отвердение и растворение, свойства сложных тел, что можно и что нельзя сделать твердым и расплавить, гомеомерные тела. Конечный вывод состоит в том, что цель и результат более очевидны в телах негомеомерных, чем в гомеомерных, из которых первые состоят, и более очевиден в гомеомерных телах, чем в элементах. Аристотель (или Стратон) много думали о различиях, которые могут проявляться, когда смешивают два разных тела; они могут оставаться раздельными или делимыми или могут сливаться во что-то совершенно новое; их две формы могут исчезать или существовать потенциально, пока создается новая форма.

Книга производит весьма сильное впечатление, особенно если не забывать о непроходимости химических джунглей до конца XVIII в. Аристотель и Стратон зашли так далеко, как это было возможно в их время; точнее, их мышление намного превосходило их экспериментальные возможности. Понадобилось два с лишним тысячелетия для того, чтобы их идеи созрели и принесли плоды.

Мы привели несколько примеров живучести Аристотелевых идей и предубеждений. В целом можно сказать, что Аристотелева физика преобладала в европейском мышлении до XVII в. В XVII в. перемены, которые долго назревали и копились, стали более выраженными, более заметными и лучше оформленными. В середине XVII в. Петр Рамус (П. де ла Раме, 1512–1572) дошел до того, что провозгласил: все, что говорил Аристотель, – ложь. Еще через столетие основы Аристотелевой физики опровергли Гассенди, возродивший атомизм, и Декарт, который принял некоторые

предубеждения Аристотеля, но выстроил на их основе совершенно новое здание. Однако даже тогда общее понятие физики оставалось таким же широким. Знания в многочисленных областях огромного поля оказались еще недостаточно прочными и оформленными для того, чтобы отделить ту или иную часть от остальных или создать ту физику, какой мы знаем ее сейчас.

Да, взгляды Аристотеля отвергли, но не забыли и не проигнорировали, и они по-прежнему активно противопоставляли мышление схоластов и перипатетиков. Вплоть до XVIII в. Аристотель оставался вполне жив, хотя и перешел в оборону.

Греческая музыка. Аристоксен Тарентский

Перед тем как закончить главу, необходимо представить еще одного ученика Аристотеля, и не последнего из учеников. Аристоксен был музыкантом, точнее, теоретиком музыки. Сам Аристотель очень интересовался музыкой – не только с точки зрения ее нравственной ценности, в духе Платона, но и в более техническом смысле. Он был знаком с открытием Пифагора, числовым аспектом музыкальной гармонии. Пифагор или один из его ранних учеников заметил, что, если разделить вибрирующую струну музыкального инструмента на простые пропорции (1: 3/4: 2/, У2), получаются очень приятные аккорды. Аристотель распространил тот же принцип на свирели. Он понимал важность частоты вибраций, однако путал ее со скоростью передачи и, вслед за Архитом, питал неверное убеждение в том, что скорость звука возрастает с высотой тона. Его интересовало, почему в отголосках (эхо) голос выше? Вопрос интересный и вполне уместный, но лорд Рэлей нашел на него ответ лишь в 1873 г. в своем труде «Теория звука».

Вероятно, другие участники Ликея обсуждали вопросы, связанные с акустикой и музыкой, потому что книги Аристоксена содержат корпус знаний по данным вопросам. Книги эти примечательны также благодаря их сравнительной глубине, подробности и сложности.

Большинство из того, что нам известно об Аристоксене, почерпнуто из «Суд» (X – 2), но составители «Суд» пользовались античными книгами, которые до нас не дошли. Все, что говорит Аристоксен, подтверждается другими источниками и может считаться надежным. Аристоксен родился в Таренте, неподалеку от тех мест, где зрели фантазии Пифагора. Вначале его учил отец, музыкант Спинтар, затем – Лампр Эритрейский и пифагореец Ксенофил и, наконец, Аристотель. После смерти учителя, когда главой Ликея выбрали не его, а Феофраста, Аристоксен пришел в ярость. В «Судах» говорится, что его расцвет пришелся на 111-ю