комнате и читал. Он делал множество пометок на полях книг. Думаю, было бы интересно, если бы кто — нибудь вернулся к ним и свел некоторые из них воедино. Естественно, он любил говорить о медицине. Один раз он попросил меня принести ему книгу об ободочной кишке, чтобы иметь о ней представление, — это был действительно искренний интерес».

Если по временам ему не удавалось заглянуть к своему пациенту, он обнаруживал, что тот болезненно переживает это, — и обнаруживал, что и ему тоже этого не хватает. В большинстве своем его визиты не оплачивались, и, несомненно, это были необычные отношения между врачом и пациентом, однако доктор Ник со временем стал ощущать свое привилегированное положение и был тем врачом, который гордился своим умением устанавливать близкие отношения со своими пациентами независимо от их социального статуса. Вся его практика строилась на доброжелательности и приветливости, качествах, которые признавали за ним все его пациенты.

Он продолжал уделять внимание некоторым из других постоянных источников тревоги, угрожавших здоровью его пациента, — гипертонии, раздутому кишечнику и связанным между собой проблемам с ободочной кишкой и деятельностью пищеварительного тракта. Он даже попытался убедить Элвиса посетить клинику по лечению расстройств сна в Арканзасе, а когда ему это не удалось, попросил своего друга и пациента Сэма Филлипса записать на пленку звуки океана и дождя, дабы помочь Элвису отгородиться от атакующих шумов, с которыми ему предстоит столкнуться, когда он вернется к гастролям. Линда была его лучшим союзником во всем этом; она контролировала прием лекарств, следила за тем, чтобы не было несанкционированных препаратов, и во всем являла собой позитивную силу, изо всех сил стараясь подбадривать Элвиса, когда он нуждался в поддержке, умасливая его, когда он жаловался, что его держат за ребенка (он не понимал, почему Ник не доверял ему самому регулировать свой прием лекарств). «Линда оказывала на него по — настоящему благотворное влияние. Она всячески старалась ему помочь. Вызывала в Элвисе другую сторону его личности — его юмор, его жизнерадостность».

Линде это давало своего рода передышку, казалось частичным возвращением к тому приятному и расслабленному ощущению, с которого начались их отношения. Приятно было смотреть, как Элвис радуется жизни, снова слышать его заливистый смех, видеть, что он способен принимать вещи немного спокойнее. В некотором смысле это напоминало отпуск, когда ничто не давит и не тяготит. Иногда они просто собирались с группой друзей, пели и дурачились; как — то раз в доме родителей Линды кто — то включил кнопку записи на магнитофоне в то время, как Элвис пел естественным, прочувствованным голосом грустные песни Хэнка Уильямса и блюзы Джимми Рида, исполняя «That's All Right» и фальцетом «Spanish Eyes» с непринужденной уверенностью, которую, казалось, десятилетия отделяли от напыщенности его недавних публичных декламаций. Он импровизировал с Линдой, потом стал исполнять с ней песню ее женского студенческого общества, спев один куплет в быстром темпе на джазовый манер. «Ты слышала стихотворение, которое я сочинил?» — спросил он невинным голосом, затем продекламировал с полной серьезностью: «Я проснулся на рассвете / Из — за пенья ранней птахи, / Посылавшей всем на свете / Пробужденья мира знаки. / Сладкогласная певунья / Изливалась в нежных трелях; / Я открыл окно бесшумно, / Размозжил певунье череп». На пленке слышен звонкий смех Линды среди всеобщего веселья. «Смешной стишок», — говорит кто — то. «Когда ты мне только начал читать, — говорит Линда, — я подумала, как красиво, какая прелесть — ранняя птаха…» Это могла быть группа друзей, собравшихся где угодно, которые просто весело проводят время и ни о чем не думают, разве что, возможно, о том, что близится время ужина. «Вы проголодались?» — спрашивает Линда, и все, как по команде, отзываются одним и тем же западно — теннессийским вариантом Шекспира, с которым их познакомил Элвис. «У него т — а–кой т — о–щий и г — а–лодный вид», — взрываются все самоироничной протяжностью гласных, смакуя старую шутку, которую едва ли требуется повторять, чтобы вызвать отклик.

Он вернулся в студию в декабре после краткого пребывания в Палм — Спрингсе, во время которого Линда посетила Пуэрто — Рико. Снова удобства ради было решено записываться на «Стэке», и снова, несмотря на всю шаткость своего положения, у руля номинально оставался Фелтон, хотя ему не позволили использовать своего собственного инженера. Вместо этого, по указке Джоан Дэри, нью — йоркский студийный менеджер Ларри Шнапф прислал своего главного инженера и трех ассистентов вместе с передвижной звукозаписывающей установкой на шестнадцать дорожек, которая уже проделала в ту осень путь в Палм — Спрингс, тем самым позволяя им полностью отказаться от технических услуг «Стэке».

Новая сессия на «Стэке» прошла гораздо лучше, чем последняя, во многом благодаря отношению к делу Элвиса. Двое любимых нэшвилльских музыкантов Элвиса — пианист Дэвид Бригс и басист Норберт Путман — усилили Джеймса Бертона и Ронни Тата, составив с ними основную ритм — секцию, и в студии было не протолкнуться от одиннадцати бэк — вокалистов. включая Stamps, Voice, Кэти Вестморлэнд и женского студийного трио. Материал тоже был значительно лучше, и Элвис по — настоящему увлекся первой вещью из подборки — госпельной композицией автора «Burning Love» Денниса Линде под названием «I Got a Feeling in Му Body» — и с энтузиазмом брался за все другие вещи — от любимых сентиментальных композиций вроде «Spanish Eyes» до ритмичной «Talk About the Good Times» Джерри Рида и грустно — печальной кавер — версии «Good Time Charlie's Got the Blues». Впрочем, даже в записях рок — н–ролльных вещей недостает какой — то легкости и раскрепощенности исполнения, которую вы слышите на домашней пленке с Линдой и которая была характерна даже для самых серьезных баллад начала 60‑х, когда Элвис, казалось, просто упивался свободой своего голоса. Трудно сказать, то ли он больше не доверяет своему голосу, то ли просто считает это неподходящим для выступлений на публике, но общее впечатление таково, что в нем больше мастерства, меньше чистого наслаждения пением. Все же сессия была не менее успешна, чем любая другая за последние три года, и привнесла такие свежие краски в исполнительский облик Элвиса, как «Promised Land» Чака Берри и «If You Talk in Your Sleep (Don't Mention My Name)» Реда Уэста и Джони Кристофера, дав в итоге восемнадцать завершенных мастер — версий за семь дней.

Проблемой оставалась деловая сторона, которую Фредди опять не смог обеспечить должным образом, несмотря на то, что это, казалось, касалось его