Реформы Тиберия Гракха предлагали то, что могло помешать дальнейшему росту богатых поместий, и были, естественно, непопулярны среди зажиточных римлян. Эти римляне убедили его коллег-трибунов наложить вето на законопроект Тиберия. Это было вполне законно: каждый трибун имел право наложить вето на любой закон, предложенный другим. Так как Тиберий заподозрил, что не обошлось без взяток, он решил действовать с нарушением римской конституции. С помощью своих сторонников он заблокировал целый ряд общественных служб и объявил, что они не начнут работать снова, пока его закон не будет представлен на публичное голосование.

Это было нарушением закона ради блага граждан – но данное действие восстановило римских законодателей против Тиберия Гракха. Не важно, каковы были его намерения, но он дал опасный прецедент, использовав личную популярность у масс для утверждения своей политики вне Сената.

Эти страхи не исчезли, когда закон все-таки был принят, а Тиберий назначил себя, своего тестя и своего младшего брата для наблюдения за его воплощением в жизнь. Все больше людей начало протестовать – не только законодатели, но и простолюдины, которые всегда были на стороне Тиберия. Он обошел своих товарищей-трибунов, а предполагалось, что институт трибунов служит защитой для простого народа. Были те, кто желал, чтобы его реформы прошли – но многие беспокоились из-за его методов.

В 132 году до н. э. подозрения, которые окружили Тиберия Гракха, вылились во взрыв, когда на перевыборах он выдвинул себя на должность трибуна. Он в тот день находился на Капитолии, когда по толпе поползли слухи: богачи не позволят подсчитать голоса за него; объявились убийцы, посланные, чтобы убрать его. Люди вокруг все больше воодушевлялись. А в центре всей этой суматохи Тиберий поднял руку к голове. Согласно Аппиану, это был знак его сторонникам, что пора перейти к силе, дабы предоставить ему власть. По словам Плутарха, стоящие вокруг него подумали, будто он попросил короновать его (что абсолютно не было на него похоже). Замелькали дубинки и палки, кто-то нанес первый удар, затем прорвалась вся толпа. Сенаторы ломали скамьи и использовали их обломки как оружие. Согласно Плутарху, первым, кто ударил самого Тиберия, был один из трибунов, вооруженный ножкой стула. Тиберий упал и был забит до смерти вместе с тремя сотнями других жертв беспорядка. Ему едва исполнился тридцать один год.

Восстания рабов

Все тела, включая труп Тиберия Гракха, были сброшены в Тибр без проведения традиционной церемонии погребения. «Это, – говорит Плутарх, – стало первым предостережением для римлян со времен отмены царского правления, которое утонуло в крови».17 До этого Сенат и простолюдины умудрялись разрешать свои противоречия в рамках, установленных римской конституцией; но убийство Тиберия Гракха нарушило эти границы, и они никогда больше полностью не восстановились. Позднее сами римляне воспринимали удар, который погубил его, как фатальный шаг в эволюции Республики. Но на деле

Тиберий Гракх первым нанес ей удар, когда решил обойти товарищей-трибунов в пользу бедняков. «Он лишился жизни, – заключает Аппиан, – потому что следовал прекрасному плану чересчур незаконным путем».18

В том же году Первая война рабов на Сицилии наконец-то завершилась, когда консул Публий Рупилий с пугающей жестокостью подавил восстание. Он осадил руководителей мятежа в городе Тавромений и отказался снять блокаду, даже когда условия внутри стали неописуемыми. «Начав с поедания детей, – говорит Диодор, – осажденные перешли на женщин и не удержались от поедания друг друга».19 Когда Тавромений сдался, Рупилий пытал рабов внутри города, а затем сбросил их, все еще живых, со скал. Затем по всей Сицилии он начал охоту на раба-царя Эвна, поймал его и бросил в тюрьму, где «его плоть превратилась в кишащую вшами массу».20

Через восемь лет после смерти Тиберия Гракха его брат Гай Гракх (бывший на девять лет моложе Тиберия) также выставил свою кандидатуру для избрания трибуном. Он был, как пишет Плутарх, честным и страстным там, где Тиберий был спокойным и сдержанным, и вспыльчивым и ревнивым там, где его брат был осторожным и точным в речи. Он набрал достаточно голосов, чтобы стать младшим трибуном, и вскоре показал, что намерен использовать смерть брата в своих целях. Его реформы были даже еще более радикальны, чем реформы Тиберия; он предложил, чтобы все общественные земли были поделены между бедными, чтобы солдат-пехотинцев одевало государство, чтобы всем жителям Италии было дано право голоса как часть их гражданских прав, и с полдюжины других крупных перемен в римской практике. Консулы сделали все от них зависящее, чтобы заблокировать его нововведения. Разочаровавшись, Гай поднял своих сторонников «противостоять консулам силой», и когда две партии столкнулись лицом к лицу, еще один мятеж превратился в кровопролитие.21

Гай Гракх был убит в бою. Ему отрубили голову и привезли ее одному из консулов в качестве трофея. Три тысячи римлян также пало в этом конфликте. Снова тела сбросили в Тибр, который на этот раз чуть не забили трупами.

Тиберий Гракх умер в драке дубинками и палками, а в мятеже, когда погиб Гай Гракх, использовались уже мечи. Обе стороны вооружились для стычки заранее.

Сравнительная хронология к главе 76

Между 118 и 73 годами до н. э. союзники Рима требуют гражданства, династия Хань тратит слишком много средств на завоевания, а Сулла и Марий борются за власть в Риме

После поражения Гракхов стало ясно, что новые законы не принесут решения проблем, растущих между феодалами и безземельными слоями населения. Ни римская конституция, ни выборная система трибунов и консулов, ни сенаторы и судьи, ни проверки и балансы не гарантировали справедливости. Воля богатых или обаяние популярной личности всегда может это разрушить. Новые законы не помогали и теперь. Почти каждый римский оратор оглядывался с тоской на золотой век «до разрушения Карфагена», когда Республика еще была здоровой. «Вплоть до разрушения Карфагена, – писал римский историк Саллюстий несколькими годами позднее, вторя стенаниям времени, – население и Сенат мирно и с должным самообладанием делили места в правительстве, и противники не соревновались за славу и власть; страх перед врагами сохранял высокий моральный дух в государстве».1

То, что подобного времени не было никогда, находилось вне обсуждения: римлянам требовалось тосковать по воображаемому «золотому веку», чтобы справляться с настоящим. Рим был когда-то незапятнанным, а теперь пропитан жадностью, коррупцией, гордыней, общим упадком и другими продуктами процветания, оценка которых лишь подтверждалась бедой, получившей название Югуртинской войны.