двенадцать километров. И от поворота до дома — еще полтора километра. Но там светло. Там скотный двор, освещенный, и от него светло на дороге. Там ничего не страшно.

И вдруг у Коли как будто ноги приросли к земле. Он понял, что нужно остановиться и повернуться направо. Почему-то очень нужно. Остановиться и повернуться направо, к деревьям. Коля так и сделал. Остановился и стал медленно-медленно поворачиваться на месте. Поначалу он ничего не заметил. Ничего особенного. Деревья. Бурьян у дороги, подсвеченный выглянувшей — слава Богу — луной. А когда заметил, ледяная волна паники только что не швырнула его плашмя на землю. По спине, вдоль позвоночника, как будто прошелся мощный разряд электрического тока. И ноги сразу стали ватными и перестали слушаться. Потому что в бурьяне, перед деревьями, метрах всего-то навсего в пяти-шести от Коли кто-то стоял. И этот кто-то был не человек, хотя стоял он на двух ногах. Но он был больше человека. Выше — метра, наверное, два с лишним. И мощнее. Могучие плечи. Голова без шеи, как будто вросшая в глыбистый торс. Все его огромное тело сплошь было покрыто довольно густой шерстью — цвета шерсти Коля, естественно, не разобрал, но что шерсть была, это он помнил точно. И глаза. Два небольших, отсвечивающих красным глаза, которые в упор глядели на Колю, и даже не на самого Колю, а как будто внутрь его, туда, где билась загнанная в угол Колина душа.

И Коля откуда-то знал, что это ему не грезится. До этого — грезилось. А теперь — ни-ни. Что этот зверочеловек — настоящий. И что это и есть та самая страшная опасность, о которой предупреждала его Ольга.

Едва он помянул про себя имя Ольги, и тут же тьма опять рассеялась, и она появилась перед ним как живая. И рядом с ней Андрей, ее сын-даун. Они стояли в обнимку и постепенно удалялись, удалялись, как будто возносились в небо. Только удалялись они не вверх, а в сторону, назад, к Сеславину. Коля стоял и смотрел. А что ему еще оставалось делать. Бежать он не собирался — все равно догонит. А он с детства помнил, что опасного зверя провоцировать нельзя. Стой спокойно. И он, глядишь, тебя не тронет. А вот если избежишь — значит, ты для него уже дичь. И тут уж пеняй на себя.

Ольга с Андреем виднелись теперь едва-едва, как будто стояли от Коли в нескольких километрах. Потом картинка начала расплываться, и Коля вдруг подумал — а откуда, интересно, я знаю, что эта горилла мне тоже не привиделась. Откуда во мне такая уверенность? Если это болезнь, если я схожу с ума, то вот такие уверенности как раз самый верный путь свихнуться окончательно. До тех пор, пока я отличаю явь от бреда — надежда есть. Как только откровенная бредятина обретет для меня статус яви — пиши пропало. Себя я видел мертвым — явный бред. Ольга с мальчиком, парящие среди ночи над землей в четырех километрах от села, — такой же точно бред. А что же эта обезьяна? В тысячах километров от ближайшего обезьянника, не говоря уже о местах естественного обитания этаких вот образин. Тоже бред. Надо просто заставить себя поверить, что это бред. А для этого лучше всего сойти с дороги, сделать десяток шагов вперед и пробить рукой пустоту на том месте, где мне мерещится сейчас эта нежить.

Так он и сделал. То есть попробовал сделать именно так. Но едва только он сделал первый шаг, как предполагаемый призрак упредил его намерения и сам первый двинулся навстречу, и Коля, оторопелый, все более и более поражаясь собственной наглости, стоял и ждал, когда ОНО подойдет поближе. ОНО не торопилось, ОНО двигалось плавно, с грациозностью просто поразительной в таком крупном теле — как будто бы не шло, а парило над поверхностью земли, совсем не касаясь ее ногами. И ни звука, ни шороха не было слышно. Потом огромное это косматое существо с горящими, отблескивающими в лунном свете призрачно-красным мерцанием глазами как-то вдруг оказалось совсем рядом, нависло над Колей и подняло — как будто для удара — покрытую тускло блестящей шерстью руку. Пальцев на ней было пять, как и положено. Только расположены они были не совсем по-человечески — большой палец был слишком маленький и слишком далеко отстоял ото всех прочих. И еще между расставленными пальцами Коля увидел перепонки. Как на лягушачьих лапках.

Рука висела на фоне темного неба, а Коля стоял и ждал удара. Но удара не последовало. Рука вдруг исчезла, как будто сама собой растворилась в бархатно-черном ночном воздухе. А вместе с ней растворилось и само существо. Но у Коли осталось ощущение, что оно до него все-таки дотронулось. И это ощущение — чужого, не человеческого и не звериного прикосновения — осталось у Коли по сей день. А потому с той самой ночи Коля не появлялся в Сеславине. И не ходил ни на речку, ни в лес. И старался не выходить из дому после наступления темноты.

* * *

2–7 июля 1999 года. Село Сеславино Саратовской области.

Итак, один живой свидетель у них уже был. Вернее, свидетелей-то, вероятно, было пруд пруди: кроме Коли был еще тот водитель, который сбил на Сеславинском повороте какого-то не слишком расторопного йети (уж не того ли самого, который так старательно отваживал Колю от этого Богом забытого сельца?), были двое отдыхающих из-под Энгельса, поймавших маленького йети и попытавшихся неудачно его продать, и была, в конце концов, сама вдова, и был мальчик-даун, которые — и здесь уже сомневаться не приходилось — жили, так сказать, в самом эпицентре аномалии. И уж Ольга-то Нестеровна наверняка что-то такое знала об этой самой аномальной фауне, о чем все прочие даже и не догадывались. Иначе с какой бы стати она стала предупреждать Колю о грозящей ему опасности? И вовсе, надо сказать, не голословно. Следовательно, копать имело смысл именно с этой стороны.

«Колоть» Ольгу Нестеровну было поручено Ирине. Однако, как она ни старалась, получалось только хуже. Задушевные разговоры, особенно в первые два дня — это пожалуйста. Ольга, похоже, и впрямь была не избалована простым человеческим общением. Подружек у нее не было — деревенские по какой-то неведомой пока причине относились к ней более чем сдержанно. Без враждебности. По крайней мере без явной враждебности. Но так чтобы посудачить с кем, чайку вдвоем-втроем попить — ничего подобного. А с сыном, конечно,