Отовсюду доносился гул разговоров. Скоро должен был начаться еще один скучнейший осмотр достопримечательностей аббатства, потом планировался ужин, после которого намечался отъезд гостей из Раста домой. Но в этот момент всех, казалось, увлекли исключительно разговоры. Оставшиеся в аббатстве друзья достопочтенного Бе́ды, поначалу не слишком рвавшиеся общаться с армией Паука, теперь вели себя дружелюбно и даже делились знаниями. Крупный мужчина, оказавшийся микрохимиком, порадовал миссис Моул, отведя ее в сторону и продемонстрировав химический эксперимент такого мелкого масштаба, что его едва можно было вообще разглядеть. Его коллега, по словам Шуна, занимавшийся гораздо более экстенсивными опытами, развлекал Хьюго Топлэди рассказом о каком-то глобальном катаклизме – по крайней мере, так казалось издали видевшим его активную жестикуляцию. Все чувствовали себя вполне раскованно, если не считать Руперта Элиота, постоянно поглядывавшего на часы, и Уинтер в какой-то момент поразился, заметив, как Эплби покачал головой с откровенно недобрым предупреждением. Тот самый Эплби, еще недавно отрицавший важность фактора зла как такового во всех происходивших событиях, теперь сам мимолетно подчеркивал его неизбежность.

Разговоры. Они продолжались и продолжались уже несколько дней. Он сам внес в них немалый вклад. Но теперь они казались Уинтеру подобием бессмысленной музыки из радиоприемника, которую люди слушают только потому, что ее в любой момент могут прервать для какого-то важного объявления о разразившемся кризисе или неминуемой катастрофе. Вот почему его так раздражало, что и Эплби влился в ряды пустопорожних болтунов. В отдаленном углу «Трибуны» он что-то долго обсуждал с Буссеншутом. Через какое-то время к ним присоединился мистер Элиот – разговор оживился, но едва ли приобрел больше смысла.

– Еще Аристотель подметил, – сказал Буссеншут, – что ясность мышления во многом зависит от того, с верной ли стороны вы ухватились за решение проблемы. Иными словами, за нужный ли конец держите в руке палку. А потому, рассматривая любое действие или серию действий, нам следует всегда задаваться вопросом: «К чему это нас приведет?» – Буссеншут ослепительно улыбнулся сначала Эплби, а потом и Элиоту. – Идея до крайности банальна, но меня навели на нее размышления, насколько подобный подход принципиально важен в работе каждого из вас.

Мистер Элиот, явно несколько рассеянный, кивнул тем не менее в знак согласия. Ему нравилась манера общения Буссеншута, который вел беседу с той же логической последовательностью, что и Уинтер, но был лишен в своих речах несвойственной ученому легковесности.

– Верно, – сказал он, – видя конечную цель происходящих событий, человеку легче понять свою роль в них, избрать образ действий.

И он снова с отсутствующим видом стал смотреть на пламя в одном из великолепных каминов Шуна.

Эплби тоже кивнул.

– Знание субъекта действия и его механизмы, но без понимания мотива поступков может сбивать с толку и дезориентировать. Но с другой стороны, умение ухватить ту часть упомянутой вами палки, на которой четко выведено слово «мотив», в не меньшей степени мешает разглядеть суть вопроса. В любом случае очень трудно поступить правильно.

– В вашей реакции на мою мысль, – сказал Буссеншут, и Эплби отметил неприятное высокомерие во взгляде его умных, но холодных голубых глаз, – я улавливаю скрытый подтекст. Некую загадочность, в смысл которой очень хочется проникнуть.

В ответ мистер Элиот нервно рассмеялся.

– Если наш разговор кажется загадочным, то самое лучшее – вовремя прервать его. Тем более что нам предстоит осмотр печатной машины Шуна. Вы упомянули о моей профессии. В книгах, которые пишу я, нет ничего более нудного, чем продолжительный разговор героев, сопровождаемый скрытым подтекстом. Я считаю это вопросом чистой вежливости в отношении читателя. По-моему, откровенное издевательство со стороны автора заставлять своих персонажей вести беседу или даже пикировку, смысл которой полностью ясен только им самим, принуждая читателя в недоумении следить за диалогом. – Он вздохнул. – Я подчас сам не замечаю подобных допущенных мной ошибок, пока не получу гранки для вычитки. И почти невозможно убедить Уэджа внести необходимые изменения в набор. Уэдж, разумеется, весьма обходительный человек и достаточно гибкий, когда речь заходит о накладных расходах. Но, как только книга пошла в производство, вступает в силу жесткий график выхода. Для Уэджа – график свят, и я верю, что в этом он прав. – Мистер Элиот удобно устроился в глубоком кресле, вопреки своим утверждениям явно расположенный к легкой беседе. – Я никогда не оспариваю решений Уэджа. Вот почему я непременно выполню все условия нашего нынешнего с ним договора. Еще три романа, и Паук, как любит говорить Тимми, отправится на покой.

– К величайшему сожалению! – воскликнул Буссеншут. – Подобное решение будет с грустью встречено нашей читательской аудиторией.

– Но моим детям это принесет огромное облегчение. И, как кажется, мне самому тоже. Шутки, в орбиту которых поневоле всех нас втянули, какое-то время оказывали на меня сильное негативное воздействие. Уверен, этого бы не случилось, если бы мне нравились собственные произведения, и я бы чувствовал, что двигаюсь в нужном направлении. Но должен признаться, доктор Буссеншут, у меня есть большие сомнения относительно морального воздействия на публику моих сочинений. Они полны сцен насилия, описаний хитроумно задуманных и тайно осуществленных преступлений. И я вынужден задать себе вопрос, который вы упомянули: «К чему это нас приведет?» И ответ прост: ни к чему хорошему.

– Мой дорогой друг, – попытался возразить Буссеншут, – вы слишком сгущаете краски.

– Я понимаю, мои книги можно рассматривать всего лишь как невинное развлечение. Но разве есть уверенность, что их роль этим ограничивается? Не могут ли они способствовать росту насилия и беззакония, которые и так превратились в кошмар для современного общества?

– А вот Чоун… – вмешался Эплби.

– Да, Джон, мне прекрасно известно об этом, – перебил его Элиот с нетерпеливым жестом. – Мои книжки помогают многим людям удовлетворять свою инстинктивную потребность в насилии и жестокости через сублимацию их посредством безвредного для окружающих чтения. Но у меня есть причина – причем весьма веская – предполагать, что мои романы оказывают и несомненно вредное воздействие на людей. – Он задумчиво посмотрел на своих собеседников и поспешно добавил: – Пример Арчи послужил мне горьким уроком.

Буссеншут неохотно, но оттого с не менее важным видом поднялся.

– Посмотрю, не вернулся ли мой коллега Бентон из своей загадочной поездки в Лондон.

– Милейший доктор Буссеншут, прошу вас, не уходите. Как человек, профессионально изучающий мораль, вы обязаны иногда обременять себя этическими проблемами, встающими перед другими людьми. Я только хотел упомянуть, как кузена Арчи (на самом деле – милейшего и добрейшего человека) моя книга сподвигла на недостойный поступок, пусть и весьма тривиальный. И выяснилось, что характер Арчи не столь силен, как его тяга к кларету.

Буссеншут снова опустился в кресло.