Насчет другой рыбки Поп не ошибся.

5 октября он сел в свой автомобиль и поехал в Портленд навестить Сестер-Вонючек.

Так он называл двух однояйцевых близняшек, которые жили в Портленде. Лет восьмидесяти, выглядели они старше Стоунхенджа. Обе непрерывно курили «Кэмел», с семнадцати лет, о чем с радостью сообщали всем своим знакомым. И никогда не кашляли, хотя на двоих выкуривали в день шесть пачек. Изредка покидая особняк из красного кирпича, они выезжали в свет на «линкольне-континентале» выпуска 1958 года, который очень смахивал на катафалк.

За рулем лимузина сидела чернокожая женщина, ненамного моложе Сестер-Вонючек. Женщина-шофер то ли была глухонемой, то ли обладала талантом, дарованным Богом только избранным: молчаливостью. Точного ответа Поп так и не узнал. У старушек она работала добрых тридцать лет: управляла их автомобилем, что-то стирала, косила траву на лужайке, подстригала зеленые изгороди, иногда относила к почтовому ящику письма, написанные Сестрами-Вонючками бог знает кому. (Поп не знал, допускают ли чернокожую женщину в дом, потому что никогда не видел ее там и за все это время ни разу не слышал, чтобы это удивительное создание произнесло хоть слово.)

Особняк красного кирпича располагался в районе Брэм-Холл, который в Портленде играл ту же роль, что Бикон-Хилл в Бостоне. В последнем, как известно, Кэботы говорили только с Лоуэллами, а те – лишь с Господом Богом, но Сестры-Вонючки и их немногочисленные сверстники твердо знали, что Лоуэллы «бросили» себе отводку через несколько лет после того, как Диры и их портлендские одногодки провели в городке основную линию связи.

Разумеется, ни один человек в здравом уме не назвал бы старушек Сестрами-Вонючками, глядя в их одинаковые сморщенные личики. Лишь в той компании, где отсутствовали болтуны и сплетники, они становились Сестрами-Вонючками. Звали же их мисс Элиусиппус Дир и миссис Мелиусиппус Веррилл. Их отец, дабы продемонстрировать, что он не только истовый христианин, но и человек незаурядной эрудиции, назвал дочерей именами двух из трех близнецов, которые стали святыми… только все трое были мужчинами.

Муж Мелиусиппус умер давным-давно, в сорок четвертом году, во время морского сражения в заливе Лейте, но она оставила себе его фамилию, задав этим всем друзьям и знакомым нелегкую задачу: определять, кто из сестер мисс Дир, а кто – миссис Веррилл. Впрочем, старушки предпочитали, чтобы их называли не по фамилиям, а по именам. Причем имена эти должны были слетать с языка так же легко, как дерьмо вылетает из смазанной вазелином задницы. Стоило ошибиться раз, они дергали носиком, и на шесть месяцев такой человек впадал в немилость. После повторной ошибки этого человека в красный особняк больше не допускали.

По пути Поп постоянно повторял про себя их имена: «Элиусиппус. Мелиусиппус. Элиусиппус и Мелиусиппус. Да. Все так». Камера, уложенная в стальную коробку, покоилась на сиденье рядом.

Как выяснилось чуть позже, ему повезло лишь в том, что при обращении к Сестрам-Вонючкам он не допустил ни единой ошибки. Остальное пошло наперекосяк. Желания приобрести камеру у них оказалось не больше, чем у мистера Маккарти… хотя Поп, потрясенный до глубины души встречей с промышленником, с самого начала намеревался снизить цену на десять тысяч долларов, то есть запросить всего лишь пятьдесят процентов от суммы, которую поначалу надеялся выручить за камеру.

Пожилая чернокожая женщина собирала граблями листву, обнажая, несмотря на октябрь, зелененький, как сукно бильярдного стола, газон. Поп ей кивнул. Она посмотрела на гостя, сквозь него, и продолжила свое занятие. Поп нажал кнопку звонка, и в глубинах дома что-то звякнуло. Особняк, в котором проживали Сестры-Вонючки, уступал многим старым домам Брэм-Холла, но все равно производил впечатление. Возможно, своей мрачностью. Звон, казалось, плыл по комнатам и коридорам, вызвав у Попа неожиданную ассоциацию: телега, собирающая мертвецов, медленно катится по улицам охваченного чумой Лондона, и возница бьет в колокол и кричит: «Выносите мертвых из домов! Выносите мертвых из домов! Ради всего святого, выносите мертвых из домов!»

Сестра-Вонючка, открывшая дверь через сорок секунд, казалась не только мертвой, но и набальзамированной: мумия, в рот которой кто-то ради шутки сунул дымящийся «бычок».

– Меррилл. – Темно-синее платье, подсиненные волосы.

Слово это она произнесла тоном, каким великосветской даме положено говорить с торговцем, который забрел в их дом по ошибке. Но Поп видел, что ее, как и этого сукина сына Маккарти, разбирает любопытство. Просто Сестры-Вонючки родились в Мэне, выросли в Мэне и намеревались умереть в Мэне, тогда как Маккарти приехал откуда-то со Среднего Запада, где не учили с детства умению не сказать лишнего слова.

Тень мелькнула в дальнем конце холла. Вторая сестра. Да, уж очень им хочется знать, чего это мистер Меррилл к ним приехал! У Попа даже появилась надежда слупить с них двенадцать тысяч. А может, и все четырнадцать.

Поп знал, что он может спросить: «Имею я честь говорить с мисс Дир или с миссис Веррилл?» Вежливо, корректно. Но, уже имея дело с этими мешками костей, Поп знал, что Сестра-Вонючка, открывшая дверь, ничем не выразит своего неудовольствия, однако на сделке он потеряет никак не меньше тысячи долларов. Они очень гордились своими экзотическими мужскими именами и проявляли большую благосклонность к тому, кто пытался произнести их правильно, чем к трусу, избирающему более легкий путь.

Поэтому, мысленно помолившись Господу, дабы тот не дал языку подвести его. Поп с головой бросился в омут: «Вы Элиусиппус или Мелиусиппус?» Выражение его лица однозначно говорило о том, что ему все одно: Элиусиппус и Мелиусиппус или Джоан и Кейт.

– Мелиусиппус, мистер Меррилл. – Столь быстрый переход от «Меррилла» к «мистеру Мерриллу» совсем убедил Попа, что все пройдет гладко. – Не соблаговолите войти?

– Премного вам благодарен. – И Поп вошел в мрачные глубины особняка Диров.

– О Боже! – вырвалось у Элиусиппус Дир, когда полароидная фотография начала проявляться.

– Какой же он страшный! – добавила Мелиусиппус Веррилл с нескрываемыми отвращением и страхом.

Пес становился все ужаснее. Поп не мог этого не признать. Заметил он и кое-что еще: время в полароидном мире ускорило свой ход.

Поп усадил Сестер-Вонючек на софе для демонстрационного снимка. Яркая вспышка на мгновение осветила комнату, превратив ее в связующее звено между миром живых и миром мертвых, в последнем из которых существовали два этих реликта.

Только на фотографии, выползшей из щели, проявилось изображение не Сестер-Вонючек, застывших бок о бок на софе, а черного пса, полностью повернувшегося мордой к камере и невидимому фотографу, который продолжал снимать это чудовище. Теперь уже все зубы попали в кадр, пес чуть наклонил голову. «И будет пригибать еще ниже во время прыжка, – подумал Поп, – преследуя две цели: прикрыть уязвимое место на шее и занять наилучшую позицию для того, чтобы безошибочно вгрызться в жертву и вырвать из нее основательный клок плоти и костей».