Мысль о том, что ужасные слова произнесены, прожила, может, доли секунды. Но потом, когда Поп у себя дома лежал без сна среди десятка тикающих и такающих часов, он часто жалел, что Сестры-Вонючки не услышали и этого, и многого другого.

Разумеется, инстинкт самосохранения не позволил ему раскрыть рта. Да, Поп Меррилл получил бы безмерное удовлетворение, поставив Сестер-Вонючек на место, но удовлетворение это длилось бы очень недолго. А вот если бы погладил их по шерстке, чего, собственно, они и ожидали, потому что всю жизнь этих миллионерш гладили по шерстке и облизывали, у него оставалась бы возможность и дальше всучивать им «фотографии призраков», зарабатывая на этом немалые деньги. Потому как ему не верилось, что в ближайшие годы старухи умрут от рака легких или еще от какой болезни.

В конце концов, в списке были и другие Спятившие, хотя список этот, который Поп освежил в памяти после злополучного посещения Седрика Маккарти, стал намного короче. Двое умерли, а еще один учился плести корзины в роскошной частной психиатрической клинике, куда принимали только баснословно богатых и безнадежно безумных.

– Вообще-то я привез камеру, просто чтобы вы смогли взглянуть на нее. Что я хочу сказать, – торопливо добавил он, увидев, что сестры разом подобрались, – мне же известно, сколь сведущи вы в этой области.

Сестрички мгновенно расцвели, обменялись самодовольными взглядами. Попу очень хотелось смочить пару пачек сигарет бензином, засунуть в их тощие старческие задницы и чиркнуть спичкой. «Вот тогда бы вы задымили. Задымили, как заводские трубы» – вот что он хотел сказать.

– Я думал, что вы посоветуете мне, как быть с этой камерой, вот что я хочу сказать, – закончил он комплимент.

– Уничтожьте ее, – без запинки ответила Элиусиппус.

– Я бы воспользовалась динамитом, – добавила Мелиусиппус.

– Сначала кислотой, потом динамитом, – уточнила Элиусиппус.

– Точно, – кивнула Мелиусиппус. – Камера опасна. Не нужно даже смотреть на этого дьявольского пса, дабы понять что к чему.

Однако она посмотрела. Обе они посмотрели. И у обеих лица перекосило от страха и отвращения.

– Я просто чувствую исходящее от нее зло! – воскликнула Элиусиппус, совсем как школьница, играющая колдунью в «Макбете». – Уничтожьте ее, мистер Меррилл. До того как произойдет что-то ужасное. До того как, возможно, я подчеркиваю, мистер Меррилл, возможно, она уничтожит вас.

– Да будет вам. – Попу от этих слов действительно стало как-то не по себе. – Это уж перебор. Что я хочу сказать, вы же видите всего лишь камеру.

– Несколько лет назад планшет оставил нашу бедную Колетт Симиню без глаза. А ведь планшет – это всего лишь кусок фибрового картона, – заметила Элиусиппус Дир.

– Но только до тех пор, пока глупые, глупые люди не начинают хватать его руками и не пробуждают его, – добавила Мелиусиппус.

Слова иссякли. Поп поднял камеру за ремень, не касаясь ее самой, убеждая себя, что делает это только ради спокойствия Сестер-Вонючек, и встал.

– Что ж, вы – эксперты.

Старушенции просияли.

«Да, – решил Поп, – приходится отступить. Делать нечего… во всяком случае, пока. Но моя песенка еще не спета. Не выгорело здесь, выгорит в другом месте».

– Не смею более отнимать у вас время, и я, конечно же, не хотел причинять вам какие-либо неудобства.

– Но вы и не причинили! – Элиусиппус также встала.

– В эти дни у нас так мало гостей! – Мелиусиппус последовала ее примеру.

– Положите камеру в автомобиль, мистер Меррилл, – продолжила Элиусиппус, – а потом…

– …возвращайтесь и выпейте с нами чаю.

– Хорошего чаю!

Более всего Попу хотелось выбраться из этого дома, сказав на прощание: «На кой хрен мне ваш чай. Не хочу больше видеть ваши постные рожи». Но он поклонился и ответил вежливым отказом:

– Я бы с удовольствием, но, к сожалению, у меня назначена еще одна встреча. Я бываю в Портленде не так часто, как хотелось бы. («Если уж ты солгал один раз, чего уж на этом останавливаться», – говаривал Попу его отец, и этот совет Поп принял близко к сердцу.) – Он взглянул на часы. – Я уже опаздываю. Вы, девочки, заставили меня забыть о времени, и, по моему разумению, я не первый мужчина, с кем такое случилось.

Сестры-Вонючки захихикали и одинаково покраснели, словно две очень старые розы.

– Да ну что вы, мистер Меррилл! – воскликнула Элиусиппус.

– Пригласите меня еще раз. – Поп улыбнулся так, что едва не достал ушей кончиками рта. – Пригласите меня, и я приеду прежде, чем вы успеете моргнуть.

Он вышел из дома, кто-то из старушек быстро закрыл за ним дверь. «Должно быть, они боятся, что солнечный свет повредит их поддельные фотографии призраков», – мрачно подумал Поп, посмотрел на чернокожую женщину, которая все еще сгребала листья, и нажал на спуск. Импульсивно, как некоторые бросают автомобиль на встречную полосу, чтобы задавить перебегающего дорогу скунса или енота.

Губы у чернокожей женщины дрогнули, и, к удивлению Попа, она начертила рукой в воздухе знак, отгоняющий дьявола.

Он сел в машину и задним ходом покатил с подъездной дорожки. Когда бампер уже завис над мостовой, Поп обернулся, чтобы посмотреть, свободна ли дорога, и его взгляд невольно упал на только что отснятую полароидную фотографию. Она еще не полностью проявилась, еще остался молочный налет, свойственный всем проявляющимся полароидным фотографиям.

Однако Поп Меррилл увидел достаточно, чтобы сердце его чуть не выскочило из груди.

Случилось то, что предугадал Кевин. Собака закончила поворот и теперь двинулась к камере и к тому, кто держал ее в руках… А держал-то камеру он, не так ли? Он, Реджинальд Мэрион Поп Меррилл, поднял камеру и сфотографировал чернокожую женщину, работавшую в саду. Словно обиженный ребенок, которого отец отлупил ремнем, расстреливает из своей мелкашки бутылку, поставленную на заборе, потому что не может пристрелить отца, но должен как-то дать выход распирающей его злости.

Пес приближался. Юный Кевин понял, что произойдет потом, и опытный Поп понял бы, если б призадумался над этим. Но не призадумался, потому что мысли его были заняты одним: как бы заработать на камере. И только теперь ему стало окончательно ясно, откуда исходит главная угроза.

Она приближается. Поп застыл в ужасе. Господи, она приближается! Эта собака приближается.

Но собака не просто приближалась: она нападала.

Тело пса вытянулось. Грудь увеличилась в ширину, грудь с могучими мышцами.

Зубы стали больше. Длиннее. Острее. Попу внезапно вспомнился сенбернар Джо Камбера, Куджо, тот самый, что загрыз Джо, старика Гэри Первера и Большого Джорджа Баннермана. Собака взбесилась. Она загнала женщину и мальчика в автомобиль, и через два или три дня мальчик умер. Вот теперь Поп гадал: не такое ли видели они перед собой теми долгими часами в раскаленном на солнце автомобиле? Не эти ли мутные, красные глаза, длинные острые зубы…