И все ребята у себя дома тоже волновались, зная и понимая, что я, наверное, реву – боюсь, как бы дождь не испортил мне праздник. К пяти часам дождь обычно проходит, собираются мои гости и начинается веселье. Маленькие, мы играли во всякие игры: в фанты, в носы, пословицы, «барыня прислала сто рублей». Подросли – стали разыгрывать шарады, танцевать.

Но, сколько я себя помню, весь день моего рождения с самого утра я жду своего главного гостя, самого желанного: папу! И, как на грех, именно в этот день – каждый год! – у папы оказываются тяжелые больные, которых нельзя оставить ни на один час…

Я жду папу, и все мои гости тоже ждут его, потому что, если ему удается вырваться хоть на полчаса, он вносит необыкновенное веселье и оживление в наш ребячий праздник. Папа умеет комически «обыгрывать» даже свою беспомощность и отсутствие «светских талантов». Например, папа не умеет танцевать ничего, кроме польки, да и ту… «унеси ты мое горе на гороховое поле», – как говорит мама. Но папа усердно танцует все танцы, которых не знает даже по названию (падекатр, падепатинер), топает ногами, приседает, кружится, как медведь, – и все, глядя на него, умирают со смеху.

Но чаще всего папе не удается вырваться в этот день даже на полчаса. Он приезжает поздно, иногда почти ночью – гости давно разошлись, – но мы с мамой всегда ждем его. Мы вскакиваем с постелей, накидываем на себя халаты и начинаем угощать папу.

Иногда от усталости он еле держится на ногах и не очень соображает, что он делает и что ест.

– Яков, не начинай с шоколада – ты выпьешь его потом.

– А я уже выпил. Думал, бульон. То-то смотрю – он какой-то сладкий! И – коричневый почему-то…

– Папа, отчего ты не ешь миндальный торт? Мама положила тебе такой аппетитный кусок!

– Батюшки, я нечаянно посолил его! Страшно невкусно получилось… Я думал: котлета, а Юзефа всегда забывает посолить…

Очень часто папа не остается после этого ночевать дома – он вырвался только на полчаса и спешит к своим больным. Но все-таки он приехал, хоть на считанные минуты, и это чудесно!

– Ну до свидания! – прощается папа с нами. – Знаменитый был торт… миндальный, что ли? – говорит он, забыв, что только что посолил его. Вряд ли торт стал от этого вкуснее.

Вот как радостно я всю жизнь помню день своего рождения.

Я даже не всем рассказываю об этом – ведь у очень многих людей нет таких чудесных воспоминаний. И потому мне так странно и грустно слышать, каким бессмысленным мучительством отравлен для Тани и Мани день их рождения!

Примерно недели за две до этого дня мадам Бурдес начинает по многу раз в день в разговоре давать зловещие обещания и клятвы:

– В этом году – клянусь! – никаких дурацких праздников у меня в доме не будет!

И Жозька злобно поддакивает:

– Никаких дурацких дней рождения!

О чем же девочки пришли просить меня?

– Поговорите с мамой – пусть она позволит нам справлять день рождения!

Конечно, их отец изо всех сил старается ввести в разум свою свирепую супругу, но ему очень трудно: он должен уговорить ее не только разрешить празднование, но еще и не присутствовать на нем самой, уйти на весь вечер к родным да еще увести с собой своего любимого Жозеньку. Все это – достаточно трудное дело; неизвестно, удастся ли это бедняге Чериковеру… Его поддерживает сестра, тетя Соня, как называют ее девочки, но эту бедную родню – какую-то Чериковер! – мадам Софья не ставит ни во что. Что же тут могу поделать я?

– Мама вас очень уважает! – говорит Таня. – Она говорит – сам дядя Ромуальд сказал вам: «извиняюсь»…

Папа, видно, прав: такие люди, как мадам Бурдес и ее брат, уважают только тех, кто дает им отпор.

Сам Бурдес-Чериковер, вовсе не уверенный, конечно, в том, что Зосю удастся уговорить, втихомолку успокаивает изнервничавшихся девочек. Пусть девочки, говорит он, смело зовут гостей на 14-е, пусть приглашают своих подружек и знакомых. Он дает девочкам денег – пусть заранее закупят все для угощения. Он, их папа, обещает: вечер состоится.

Все действительно покупается и запрятывается в самых невообразимых местах: в комоде под бельем, в шкапчике, позади книг, даже под кроватью лежат тючки и пакеты из гастрономических магазинов и кондитерских. Девочки зорко, неусыпно стерегут это угощение, приготовленное для званого вечера. Они не уходят из своей комнаты одновременно: одна из них всегда остается охранять провизию от Жозьки. Сегодня, за два дня до предполагаемого торжества, девочек зовут обедать обеих одновременно. Они в растерянности заметались по своей комнате, но тут прихожу на урок я, а потом Гриша Ярчук. Бросив на нас умоляющие взгляды, девочки убегают обедать.

Не проходит и минуты, как в комнату входит Жозька. Увидев Гришу и меня, он несколько смущается. Но тут же, приободрившись, Жозька начинает подбираться к комоду.

– Пошел вон! – командует Гриша.

Жозька на миг опешил. Но тут же делает вид, будто приказание Гриши относится не к нему, Жозьке, а неизвестно к кому. Со скучающим, равнодушным лицом Жозька бродит по комнате и вдруг припадает на пол, собираясь, очевидно, юркнуть под Танину кровать.

Гриша поднимается со стула:

– Я тебе, запохаживается, сказал: пошел вон отсюда!

И, так как Жозька уже залез под кровать (там лежат пакеты из гастрономического магазина), Гриша спокойно извлекает его оттуда за ноги, встряхивает, ставит перед собой и заявляет ему:

– Я тебе сказал по-русски: «Пошел вон!» Ты, запохаживается, не понял. Я тебе скажу по-латыни: «Ваде ретро!» Понял? Ваде ретро!

И Гриша выставляет отвратительного мальчишку за дверь.

Раздается оглушительный рев:

– Ма-а-ама! Он меня-яя… Он меня-я-я…

– Золотко мое! Звездочка моя! – вопит мадам Бурдес, обнимая и целуя свое ненаглядное сокровище. – Кто тебя обидел, мой цветочек, мой единственный наследник?

И мадам с Жозькой появляются в комнате, где сидим мы с Гришей.

– Он! – ревет Жозька, показывая пальцем на Гришу. – Он сказал, что я ватерклозетро!

– Вы обозвали моего сына… – начинает мадам Бурдес, задыхаясь от ярости.

– Я его никак не обзывал! – перебивает ее Гриша с той спокойной наглостью, с какой он всегда разговаривает с мадам и с Жозькой. – Я сказал ему по-латыни: «Ваде ретро!» Это значит: «Пошел вон!» Я имел право выгнать его отсюда: по условию я, запохаживается, обязан заниматься только с вашими дочерьми, с сыном вашим я не занимаюсь.

Мадам резко поворачивается и выходит, уводя с собой Жозьку.

А я-то как раз в этот день собираюсь ходатайствовать перед ней за девочек, чтобы она разрешила им отпраздновать день рождения! Разговор с Гришей очень затрудняет это дело, так как мадам в полном озверении. Идя к ней для разговора (после моего урока), я сильно трушу, ведь с Бурдесихой никогда не знаешь, что найдешь и где потеряешь, – никакая логика не властна над ее психопатическими мозгами…