и регентскому совету. Но сейчас мне придется иметь дело с римской армией – сколько там будет легионов? Если добавить к войскам Октавиана бывшие полки Антония, выйдет легионов тридцать пять.

Я чуть не рассмеялась, представив себе, как меня атакуют тридцать пять легионов с копьями и мечами. Против одной женщины. Это почти лестно. Надеюсь, дорвавшись до цели, они не слишком разочаруются: даже выпрямившись во весь рост, я не очень высока.

Что они сделают потом? Заберут меня в Рим, чтобы провести в триумфальном шествии Октавиана, как шла Арсиноя. Ковылять в серебряных цепях за колесницей, под брань и плевки толпы, а потом быть задушенной в подземной темнице и выброшенной в клоаку. Нет, такому не бывать! Я не допущу этого не только из гордости, как царица Египта, но и из уважения к памяти Цезаря. Никогда его возлюбленная и мать его сына не подвергнется подобному поруганию. Это не подобает спутнице бога. Ведь в толпе наверняка нашлись бы и те, кто помнит, как я шествовала рядом с ним, разделяла его величие и славу.

Нет, Рим. Клянусь, эти глаза тебя больше не увидят.

Несколько недель новостей не было вовсе. Мардиан старательно доводил до моего сведения все слухи и толки, все, что приносило ветром, но и только. Голова моя трещала, мне приходилось дни напролет сидеть за письменным столом, выслушивая доклады об урожае, налогах, портовых сборах… Пока в один прекрасный день не пришло новое сообщение.

– Октавиан в Афинах, – сказал Мардиан, читая письмо. – Вся Греция, кроме Коринфа, уже присягнула ему. И он, – Мардиан рассмеялся, – посвящен в Элевсинские мистерии.

У меня это тоже вызвало смех. Я не могла себе представить, чтобы Октавиан всерьез верил в нечто подобное: для него это слишком чувственно и эфемерно. Однако он мог принять участие в чем угодно, чтобы показать себя приверженцем эллинских традиций и завоевать симпатии греков.

– Он распустил большую часть солдат и отослал их в Италию, – продолжал читать Мардиан.

Итак, у него осталось против меня всего-то семьдесят пять тысяч человек. Какое облегчение!

– Главная проблема для него – чем платить легионерам, – сообщил Мардиан.

– Он заплатит им, захватив Египет, – отозвалась я.

Неожиданно я поняла, что это чистая правда. По сравнению с возможностью запустить руки в мою сокровищницу все будущие затруднения, связанные с присоединением Египта и управлением страной, ничего не значили. Октавиан построил свое восхождение к вершинам власти на обещаниях, а теперь пришло время платить. Где ему взять средства, как не у меня?

Я должна заплатить за собственное поражение.

Нет, такому не бывать. Лучше я уничтожу сокровища!

«Как быстро решаются вопросы – сами собой! – подумалось мне. – Это потому, что выбор становится все более узким».

Десятью днями позже Мардиан зачитал новую депешу. В ней сообщалось, что Октавиан переместился на остров Самос, где устроил зимние квартиры.

– Значит, он выступит против нас весной, – сказала я.

Если не раньше. Как мало времени! Как мало осталось времени!

– Хм… – Мардиан мялся, теребя брошь, скреплявшую на плече его плащ. – Хм…

– Если ты не решаешься, давай я прочту сама, – сказала я, заметив, что ему не по себе.

– Хорошо.

Он отдал мне письмо.

Октавиан принял подвластных Риму царей и произвел новые назначения. Правители, сумевшие убедить его, что искренне поддерживают Рим, остались на своих престолах. Так сохранили власть Аминта, царь Галатии, успевший заявить о своей верности Полемон Понтийский и царь Архелай Каппадокийский. Я не могла их винить. Антоний исчез – что еще им оставалось делать?

Все решила не морская битва при мысе Актий, а капитуляция сухопутной армии. Без нее Антоний утратил положение главы римской партии, каковым до того момента являлся.

А потом я прочитала сведения об Армении. Хотя я позаботилась об Артавазде (он был казнен), его сын Артакс сразу после битвы при Актии захватил трон и на радостях перерезал всех римлян. Римская провинция Армения перестала существовать. Дар Антония Риму, завоеванный им трофей, был отбит.

– Неужели от его деяний ничего не сохранится? – вскричала я.

Только памятник в моем мавзолее? И это все, что осталось от человека, владевшего половиной мира, распоряжавшегося судьбой царств и переставлявшего престолы, как хозяйка переставляет мебель? Это казалось худшей из возможных кар – она простиралась и за пределы его земного существования.

– Такова участь побежденных, – тихо произнес Мардиан. – Победители отнимают то, что им нравится, и жалуют по своему усмотрению. – Он вздохнул. – Ты сама знаешь, и в нашей стране фараоны часто стирали со стел имена своих предшественников. Некоторые имена утрачены навсегда, и мы о них никогда не слышали.

Да. Но чтобы такое случилось с нами!..

Разлив Нила достиг высшей точки, затопив окрестные поля, а потом вода пошла на убыль. Мардиан с гордостью доложил мне о видах на урожай.

– Он будет лучшим на недавней памяти, – заверил меня советник. – Если, конечно, не вмешается нежданная напасть вроде саранчи.

Он принес темные сладкие лепешки, сочившиеся медом.

– Урожай поспеет как раз вовремя, чтобы обогатить Октавиана, – буркнула я, откусив краешек лепешки.

Она была слишком липкой: как ни старайся, запачкаешь и пальцы, и лицо.

Были, однако, и другие новости. Ветераны, отправленные Октавианом в Италию, ропщут. Они требуют немедленного предоставления им земли и полной уплаты просроченного жалованья. Недовольство достигло таких масштабов, что даже Агриппа стал терять контроль над ситуацией. Октавиану, невзирая на опасности зимнего плавания, пришлось срочно возвращаться в Рим. Узнав, что он покинул нашу часть мира, я испытала огромное облегчение. Возможно, он увязнет там в раздорах и дрязгах, что даст нам время оправиться и окрепнуть.

С другой стороны, это означало, что в конечном счете он непременно явится. Время обещаний истекло. Теперь только золото позволит ему сохранить власть.

Мое золото. Он придет, чтобы взять его.

«Такова участь побежденных. Имена стираются вместе с памятью о существовании, ничего не остается».

Должен быть какой-то способ обойти Октавиана, не дать ему одержать полную победу над памятью о нас, над самим фактом нашей жизни. Я уже убедилась, что он упорно сочиняет собственную версию событий, предназначенную для собственного прославления и нашего очернения: например, выдумка о том, что солдаты храбро сражались, пока Канидий не бросил их. Или другая побасенка, вовсю распускавшаяся сейчас: будто бы я трусливо бежала от мыса Актий, а Антоний, ослепленный любовью, бежал вместе со мной. Одержав победу, Октавиан рассчитывал оставить потомкам свою версию этой войны. Наша сторона должна быть стерта из людской памяти.

Эта мысль пришла ко мне в унылые промозглые дни поздней осени, когда начавшиеся