всего, он согласится. Я его знаю: он требует, чтобы ему воздавали зримые почести, но предпочитает легкие пути, а с этой точки зрения лучше сохранить на троне Египта Птолемея.

Я взглянула Цезариону прямо в глаза:

– А сейчас ты должен сказать мне, и сказать честно: готов ли ты взять на себя такое? Тебе будет семнадцать. Всего на год меньше, чем было мне, когда я стала царицей.

Он выглядел огорченным, насупился и закусил губу. Еще одна привычка, от которой желательно избавиться. Но этим можно заняться позже.

– Но… где будешь ты? – спросил он.

Конечно, ему хватило проницательности задать этот решающий вопрос. И я обязана на него ответить.

– Боюсь, что, пока я жива, Октавиан останется… непримиримым.

– Как ты вообще можешь думать о таких вещах? Я не допущу этого!

Он выглядел испуганным, и неудивительно: ведь моя смерть оставляла его круглым сиротой. Антоний – и тот, скорее всего, умер. Семнадцать лет – слишком юный возраст для того, чтобы остаться в одиночестве, без близких, способных поддержать и утешить.

– Пожалуйста, не усугубляй то, что и так тяжело! – вскричала я.

Сердце мое обливалось кровью.

– Мне не нужен трон, если для этого ты собираешься сначала унизиться перед Октавианом, а потом покончить с собой. Из чего, по-твоему, я сделан?

– Хочешь ты или нет, тебе придется принять это как данность. Если ты не пойдешь на это, Египет будет потерян, и род Цезаря пресечется. – Я дернула его за тунику. – Ты когда-нибудь задумывался, ради чего я все это делаю? Почему прожила свою жизнь так, как прожила? Ради Египта, ради тебя и твоего наследия. Не превращай же это в бесполезную жертву!

Пока все мои попытки не увенчались успехом, но я должна была добиться своего. Да, люди непредсказуемы, да, он может не желать такой судьбы, но нельзя допустить, чтобы из-за этого все пошло прахом.

– А на твой последний вопрос отвечу так: думаю, ты сделан из твердого материала. Ты сын Цезаря и Клеопатры.

– Лучше бы мне не быть им! – воскликнул он. – Это требует от меня слишком многого. Я не в силах оправдать ни твои надежды, ни твои жертвы. Что касается отца, то лучше бы мне родиться сыном смертного – того, кто совершает ошибки, проигрывает одну-две битвы, порой не к месту употребляет слова…

– Кто-то вроде Антония, – сказала я. – Но ведь он и заменил тебе отца. Он стал единственным отцом, которого ты знал. Боги к тебе добры.

– А теперь его тоже нет! Почему все покидают меня? – вскричал Цезарион и ударился в слезы. – Не оставляй меня!

Он обнял меня и сжал так крепко, что у меня перехватило дыхание. Плакал он как дитя, но обладал силой взрослого мужчины.

Все оборачивалось ужасно, хуже, чем я могла вообразить. Ну что ж, дабы спасти положение, придется пойти на хитрость. Нет такой государственной необходимости, чтобы она оправдывала в глазах ребенка намерение его матери покончить с собой. А если к этому вынуждает неумолимый ход событий, – это другое дело.

– Хорошо, – сказала я. – Я не сделаю с собой ничего дурного. Но взамен я настаиваю: когда придет время, ты покинешь Египет и останешься где-нибудь в безопасном убежище, пока я буду противостоять Октавиану. Согласен?

Он наконец разжал объятия и дал мне набрать воздуху.

– Покинуть Египет?

– Мы оба не можем оставаться здесь, – пояснила я. – Уверена, ты и сам понимаешь. Я смогу бороться с Октавианом, только если буду знать, что он не может тебе повредить. А перед тем, как ты отбудешь, я провозглашу тебя совершеннолетним, чтобы египтяне знали: у них есть законный полноправный правитель. Это упростит дело. Согласен?

– В обмен на твою жизнь – да.

– Александрия запомнит этот праздник, – пообещала я. – Как в добрые старые времена.

Он снова обнял меня, дрожа и повторяя:

– Не оставляй меня! Не оставляй меня!

Наконец руки Цезариона разжались. Высвободившись, я решила, что настал момент для другого действия, хотя на сегодня я его не планировала. Я вложила в руки сына ларец, где хранились адресованные мне письма Цезаря. До сих пор их не читал никто, кроме меня. Но они были нужны мальчику.

– Это письма твоего отца, – сказала я. – Посторонний глаз никогда не касался этих строк. Но ты должен прочитать их, ибо они касаются и тебя. Там, кстати, некоторые слова вычеркнуты. Вот увидишь, он тоже иногда делал ошибки.

– Только потому, что он писал по-гречески, – промолвил Цезарион, неуверенно улыбаясь.

Дать прочитать эти письма – как открыть дверь в мою душу. Но сейчас ему они нужнее, чем мне.

– Я люблю тебя, мама, – сказал Цезарион. – Прости, если ты нужна мне больше, чем престол Египта.

Я заставила себя рассмеяться и ответить шуткой:

– Если так, ты не настоящий сын Востока, ибо у нас в обычае убивать родителей, чтобы завладеть их коронами. – Однако на деле я гордилась тем, что в этом отношении мои дети не похожи на Птолемеев. – Должно быть, в тебе говорит римская кровь.

Следующий мой шаг в запланированном направлении тоже оказался неверным. Я хотела, чтобы Олимпий порекомендовал и доставил мне подходящий яд. Но он тоже пришел в ужас.

Мы с ним вообще говорили на разных языках: он настаивал, чтобы я ела побольше огурцов, латука и арбузов, чтобы восполнить потери, понесенные организмом у мыса Актий, где не было свежих продуктов.

– По тебе видно, что ты истощена, – разглагольствовал он, сидя на моей кушетке, закинув руки за голову.

– Зато теперь я могу носить облегающие платья, – парировала я. – Во всем есть положительная сторона.

– О женщины! О жалкое кокетство! Ты не хочешь подумать о том, какое влияние оказывает истощение на здоровье, как оно сказывается на внешности, если не считать возможности носить наряды в обтяжку. Между тем кожа твоя утратила свежесть, волосы потускнели, а щеки запали.

– Ладно, теперь дело выправляется. Здесь хорошей еды сколько угодно. Все лучшее, что есть в Египте, попадает к нам на стол.

– Выправляется, да не выправилось, – заявил Олимпий, вскидывая голову. – Тебе нужно быть в наилучшей форме, чтобы очаровать Октавиана, когда он прибудет.

– Ну и шуточки у тебя.

– Какие тут шутки. Дело стоит того, чтобы попытаться. Ливия, наверное, ему уже надоела. Ну что ж, еще один женатый римлянин попадет в твою орбиту. – Олимпий закатил глаза. – Говорят, он неравнодушен к коринфским сосудам. Ты могла бы спрятаться в пифосе, а потом вдруг выскочить.

Ну что поделать с ним?

– Ты сам понимаешь, о чем говоришь? Предлагаешь мне повторить один и тот же трюк дважды. Это слишком напоминает историю с ковром. – Я