Нужен был крепкий, толстый и мягкий жгут, чтобы не резало от этой ноши плечо. Сметливый крестьянский ум приспособил широкое и мягкое полотенце к лукошку, чем и облегчил себе работу.

Привязанное к лукошку полотенце надевалось через голову на плечо, а само лукошко одной кромкой дна и стенки-обечайки опиралось сеяльщику на живот. Вот такой сеятельный агрегат существовал сотни лет у крестьян не только в Молого-Шекснинской пойме, но и повсеместно. Из того агрегата ежегодно засевались зерном многие миллионы десятин русской земли, которая кормила хлебом не только крестьянина-производителя, но и всех русских царей да множество людей, оберегавших власть монархов. И несмотря на то, что население многих губерний часто испытывало бесхлебье и голодало, хлеб, посеянный из лукошка рукой русского земледельца, в большом количестве отправлялся на экспорт — за пределы Империи. В системе русского дореволюционного экспорта, состоящего, в основном, из трех видов продукции — леса, пушнины и хлеба, последний занимал прочное место. Всё это ушло в прошлое, и оно не безупречно. Но упрекать прошлое бессмысленно, а вот знать про него полезно.

Сеять хлебные зёрна из лукошка было делом непростым. Тут, кроме силы, нужна была еще и большая сноровка. Зерно по полю можно было раскидать так, что оно упадёт где густо, а где редко, где и совсем ничего. А это огрехи.

Потому сеять зерно из лукошка надобно было так: повесив через плечо на живот лукошко с зерном, брать из него рукой горсть и, сделав умеренный шаг одной ногой вперёд с одновременным поворотом слегка влево, ударить всей горстью зёрен о стенку обечайки, зерно при ударе отскакивало и веером рассыпалось по пашне; затем бралась вторая горсть зерна, делался второй шаг — теперь уже с поворотом направо, и снова — удар горстью зерна по деревянной стенке лукошка, и опять зерно веером рассыпается по земле. Сеяльщик, делая шаг вперёд, одновременно выбрасывал из лукошка горсть зерна; делал шаг другой ногой и тут же выбрасывал другую горсть. От этого всё зерно ударялось о наружную стенку лукошка — обечайку — с одинаковой силой и равномерно рассыпалось по вспаханной земле.

Прежний сеяльщик со стороны казался похожим на гуся, который ковыляет по зелёной лужайке: он шёл по бурой земле вспаханного поля, переваливаясь из стороны в сторону. Его пригорбленное от тяжести лукошка тело издали было похоже на неторопливо идущего грибника, постоянно шарящего глазами по земле на две сажени впереди себя. В такт шагов с поля доносилось: Вшш… вшш… вшш… Это были ритмичные удары хлебных зёрен о наружную стенку лукошка. В тех ударах и звуках было заложено великое начало: будет рождаться злак, питающий человека и дающий ему жизнь, человека, который заново повторит то же самое, что делает сейчас этот сеяльщик.

Шаг за шагом идет по мякоти хлебного поля человек. Утопает ногами, обутыми в лапти и онучи, по самую щиколотку в рыхлую, вспаханную землю. Сноровисто выбрасывает хлебное зерно из лукошка: горсть за горстью, горсть за горстью. Сутулясь и горбясь под тяжестью хлебной ноши, обтирая с лица солёный пот, застилающий глаза, он идёт и идёт, исхаживая нередко за день десятки верст. Сколько сотен, тысяч верст было пройдено сеяльщиками по полям одной только Молого-Шекснинской поймы! А так не одно столетие сеяли по всей матушке-Руси.

Раньше хорошо знали цену хлебу, умели уважать его и беречь. Не забуду, как мой отец, не так уж шибко строгий ко всему людскому, однажды крепко выпорол меня — уже тринадцатилетнего подростка — за то, что я бросил в раскрытое окно кусок хлеба в своего товарища Ваньку-Вагулу, дразнившего меня с улицы. После той порки я долго не мог прикоснуться задом к скамейке. После этого, когда ел, то всегда норовил взять такой кусочек хлеба, который смог бы весь съесть, не оставить после себя никакого огрызка. В пойме все родители и всегда были строги к своим детям-неряхам по отношению к хлебу. Такое бытовало в пойме не из-за бесхлебья, а оттого, что мера труда, вложенного в его производство, была высока.

В сравнении с прошлым хлеб теперь достается людям легко. Наверное, поэтому не то что подростки-оболтусы, которые порой кидаются друг в друга кусками хлеба, а даже пожившие на белом свете и уважаемые в народе взрослые к горбушке хлеба иной раз относятся, как к ненужной остриженной тряпице при пошиве будничной рубахи. Ныне сплошь и рядом машины-мусоровозы отправляются на загородные свалки, наполовину набитые бумажной макулатурой, среди которой можно часто увидеть недоеденные куски белого и черного хлеба. Да и через общественное питание пропадает немало испечённого хлеба. Миллионы расплодившихся за последние годы рыболовов-любителей идут на рыбалку, не забыв прихватить в карманы и рюкзаки больше кусков, а то и буханок хлеба для приманки рыбы, чем рыболовных принадлежностей. Да и в теперешнем процессе машинной уборки хлеба далеко не каждый механизатор стремится по-человечески убрать с поля и доставить в надёжные хранилища всё выросшее на полях зерно. Эти факты современного отношения к хлебу говорят не об излишках его в нашей стране, а, скорее всего, о нищете мыслей, о неуважении к труду хлебороба. Приходится недоумевать, что средства массовой информации, каковыми являются печать, радио, кино, телевидение, лекционная пропаганда, о бережном отношении к хлебу почти не говорят. А жаль.

Большинство зерновых на своих полях жители Молого-Шекснинской поймы сжинали серпами. Ручными косами косили только овёс, вику с овсом, горох и клевер. В прошлые времена из всех орудий сельскохозяйственного производства серп для крестьянина был важнейшим. Тогда серпом на хлебной ниве не умели владеть только малые дети. В старину про серп бытовала загадка: маленький, горбатенький всё поле обскакал… И действительно, серп, придуманный людьми Бог весть когда, простой в изготовлении и умещающийся всего лишь на плече человека, когда в натруженных крестьянских руках «шёл» по полю сжинать хлебные стебли, то «обскакивал» необозримейшие просторы российских полей.

Жали больше женщины. С утра, как только высыхала роса, они выходили на жнивьё и работали до позднего вечера. С запёкшимися от солнечного зноя и летнего ветра губами, с руками, до кровоточин исколотыми грубой стернёй и соломой, русские крестьянки горбились на ржаных и пшеничных полях, тщательно срезая серпами захваты длинных стеблей со спелыми колосьями хлеба. Тогда нередко было, что рядом со жницей-матерью в тени уложенных в суслон-груду хлебных