По всей Ярославщине нигде не росла такая обильная и сочная трава, как в Молого-Шекснинской пойме. Росту естественных трав в междуречье способствовал ежегодный разлив воды по лугам. По буйству роста с ней могли соперничать лишь травы долин далёкого юга.

Весь сенокос, от начала до конца, производился в пойме вручную. Косить траву было тяжело, но, как говорили в старину, полезно. Те, кто ежегодно косил траву, ворочался с сеном, всегда были здоровыми, мало болели: при косьбе от большого физического напряжения косцы всегда потели, а вместе с потом из их нутра выходили все вредные шлаки. Трудовой пот — лучшее лекарство от всех болезней. Раньше миллионы людей потели в жизненно необходимом труде, а теперь потеют немногие тысячи, и то лишь от занятия спортом.

Хорошо было прежде косить. Встанешь, бывало, затемно, обуешься в лапти и онучи, подвяжешь кошелек, в котором торчала наждачная лопатка, чтобы точить косу, возьмёшь на плечо косу, отбитую с вечера, и пошёл. До самого завтрака косишь. На задворках ещё крупные капли росы-полуночницы спадали с придорожной травы на лапти и онучи, пока идёшь до покоса, промокнешь до причинного места. В промокших штанах да лаптях сначала неприятно, а потом, когда подвигаешься и разогреешься на покосе, ноги так и млеют от теплоты росяной влаги.

По утрам на косьбе дышалось легко. Аромат трав, обрызнутых обильной росой, выделял прохладу короткой летней ночи. Брызнувшие краски зари рано будили птиц, и гомон их из лесных чащоб неумолимо плыл над травяным лугом. Обласкав человеческий слух, разноголосье пернатых уносилось в просторы высокого неба и в зелёную ширь земли.

«Коси, коса, пока роса. Роса долой, косец домой», — говаривали в старину. Так оно и делалось. Первый прокос на травянистом лугу делали по броду — косили не как попало, а выбирали траву по спелости и укосистости. Траву разбивали на полосы — делали броды, отсекая укосистую траву в низинах от неуко-систой на буграх. Разбивку травяного луга на полосы обычно делали двое мужиков. Уйдёт, бывало, мужик на несколько саженей по луговой траве, чуть ступит в ином месте в низинку, а его из-за высокой травы и не видно.

— Эй, Костюха, подними кверху косу, не вижу тебя, — кричал напарник по разметке травяных полос.

Костюха поднимал кверху косу и ждал, когда к нему по ориентиру поднятой косы по густой и высокой траве проберётся его напарник. Как только узенькая полоска примятой ногами травы — брод — была проложена, можно было делать первое прокосиво на лугу. Считалось, что первое прокосиво в начале сенокоса было равнозначно первой борозде на пахоте по весне. Первое прокосиво на лугу делали по жребию. На всю артель косцов, сколько их было по количеству, нарывали на короткие кусочки стебель длинной травинки. Один кусочек делали длиннее всех остальных, и кому он доставался, тот и начинал открывать сенокос первым прокосивом.

Кто из косцов верил в силу Божию, тот перед началом первого прокосива складывал щепоткой три пальца правой руки и клал на грудь крестное знамение, а потом, поплевав на мозолистые ладони, начинал косить. Все становились друг за другом ступенчатой вереницей на равные расстояния, махали косами; из высоких стеблей густой травы вереница косцов маячила цветными повязками на головах баб и пёстрыми рубахами на плечах мужиков. Звучное шипение кос от натужных ударов о стебли травы, широкие размахи рук и чуть заметные приседания при поворотах сливались в единую песню крестьянского труда на покосе, и та песня сулила им благополучие в жизни.

Позади каждого косца оставалась вымеренная размахом косы ровная полоска травяной стерни. Длинными жгутами лежали на земле валки скошенной травы, которая через сутки превращалась в пахучее сено зелёно-сероватого цвета.

Солнце всё выше поднималось над вершинами ближнего леса, и утренняя прохлада уступала место наступающей дневной жаре. Косцы, каждый, словно ружьё, таща на плече свою кормилицу-косу, уходили домой. По домам их ждал сытный завтрак. На время сенокоса поймичи резали кто овцу, кто теленка; часто жарили рыбу, взятую из своих садков; молоко, масло и яйца в большинстве хозяйств были безвыводно, а уж о картошке, капусте, луке, огурцах, горохе, моркови ни у кого не возникало забот ни летом, ни зимой. Полезай, бывало, в голбец-подполье или зайди в чулан и бери там и овощь любую, и кусок мяса.

По утрам на покос выходили всё больше мужики. Бабы оставались дома справлять дела по хозяйству да стряпать. В полевую страду и в сенокос они, как и мужики, вставали с утра пораньше, чуть свет, кружились и лямали в домашних заботах. Бабы старались быстрее управиться по дому, а когда приближался полдень, они уходили в поля сушить сено. Малолетняя ребятня оставалась на попечении старух, а то и вовсе одна. «Лишние» по дому бабы уходили вместе с мужиками по утрам косить и работали так, что иногда у нерасторопных верзил подрезали косами пятки.

Позавтракав, косцы-утренники ложились спать, забираясь в белые холстинные пологи, повешенные в чуланах либо на поветях над скотиньими дворами, от комаров. Приятно было спать в пологе. Бывало, лежишь в нём на домотканом постельнике с разноцветными полосками, а внутри постели шуршит ржаная соломка, приятно обтирают лицо шершавой грубизной белые холстинные наволочки перьевых подушек. Умели пойменские женщины делать большие, удобные пологи. Люди ложились в те пологи, как в сказочные сундуки. Лёжа в пологе, поднимешь, бывало, руку кверху, и не достанешь пальцами до его крыши, раскинешь по сторонам, и они не упираются в стенки. В пойменских пологах могли свободно умещаться три, а то и четыре взрослых человека. А если туда забирались спать только муж с женой, то они могли лечь в нем хоть вдоль, хоть поперёк. Редкая ткань полога не пропускала внутрь ни единого комарика. А уж за пологом их не счесть! Комары чувствовали человеческий запах издалека и собирались вокруг полога в огромные пискливые толчеи. Жителям поймы пологи были необходимы так же, как избы. Изба скрывала людей от непогоды и стужи, а полог защищал их от несметных полчищ комаров, которым летом безраздельно принадлежало воздушное пространство поймы.

В пологе спалось превосходно. Ложась в него отдохнуть, человек минуту-другую послушает комариную песню и заснёт сладким деревенским