Иваск смущенно отказался, она глубоко обижена. Тем более что у нее безумно болят ноги, она уже два месяца больна и вынуждена посещать бесплатную (за один франк) лечебницу для безработных русских. Удивительное совпадение — она приснилась ему, и они во сне гуляли. «Ваши сны до жути правильны».

Архив — эти огромные синие тетради — оставить некому. Ни дочери, ни сыну, ни мужу, ни Борису Пастернаку, ни сестре Асе, которая попросту сожжет его, как временами сожигает все свое.

Мур, отдельная песня. Он не архивист, он анархист. Но в первую голову он — ее создание, более похож на наполеоновского сына, чем сам наполеоновский сын. Его никто не учил французскому, а он сюрпризом, в ее записную книжку, сразу начисто заносит стих:

Это напоминает какой-то повтор Алиного вундеркинд-ства. Или — материнскую фантазию.

Кламарские сны. Тем более что стихи-то эти — в рифму: так делает французские стихи в нынешние времена только МЦ.

Она пишет Тесковой: «Пока я жива — ему (Муру) должно быть хорошо, а хорошо — прежде всего — жив и здоров.

Вот мое, по мне, самое разумное решение, и даже не решение — мой простой инстинкт: его — сохранения. Ответьте мне на это, дорогая Анна Антоновна, п. ч. мои проводы в школу и прогулки с ним (час утром, два — после обеда) считают сумасшествием…»

Дом поедает ее поедом. Сергей Яковлевич человек не домашний, он в доме ничего не понимает, подметет середину комнаты и, загородясь от всего мира спиной, читает и пишет, а еще чаще — подставляя эту спину ливням, гоняет до изнеможения по Парижу. Чем он вообще занимается? Его посещают какие-то «бастующие шоферы». Таких словосочетаний, как «Союз возвращения на родину», она никогда не запоминала, а Сергей Яковлевич вовлекся именно в таковой союз, став его оргсекретарем. Куда ближе ей слово «гамаюн», ан оно ангажировано масонским сообществом, в тумане коего таинственно тает ее занятой муж. Сергей Яковлевич завербован в советскую разведку в 1931 году, с 1934 года втайне получает жалованье, весьма скромное, в «Союзе возвращения», то есть от ОГПУ.

Какое-то время назад Сергею Яковлевичу соседи подарили допотопный радиоприемник. В эфире прошла передача о похоронах бельгийского короля Альберта, страстного альпиниста, погибшего во время восхождения на одну из вершин в Арденнах близ Марш-ле-Дам 17 февраля 1934 года. Сергей Яковлевич заснул, забыв вынуть что-то из чего-то, и ночью радиоприемник разрядился и совсем издох: даже не хрипит.

Из-за болезни ног — грянули нарывы, целая нарывная напасть — МЦ вот уже второй месяц вся перевязанная, замазанная и заклеенная, а прививки делать нельзя, потому что три-четыре года назад чуть не умерла от прививки, знакомый врач остерег от прививок из-за неучтимого сердца.

Аля отсутствует с утра до ночи, по дому ничего не делает, комья вещей под кроватями, в узлах, чистое с грязным, как у подпольных жителей. Три дня кряду МЦ сжигает в плите Алины куртки, юбки, береты, равно как всякие принадлежности Сергея Яковлевича, вроде пражских, иждивенческих еще, штанов и жилетов, сожранных молью, — нафталина они оба не признают, все пихают в сундуки нечищеным. Вода кипит — надо стирать, а сушить негде: одно кухонное окно…

Страшно хочется писать. Стихи. И вообще. До тоски.

Любить Бога — завидная доля!

А сейчас — и ангелов разлюбила.

Тем не менее — на этом потайном фоне — 15 марта МЦ прочла свою прозу о Белом в Географическом обществе, предварительно попросив у слушателей — терпения: чтения на полных два часа. Вечер поразил ее силой человеческого сочувствия. 13 мая 1934 года в «Последних новостях» будет опубликован фрагмент очерка «Из рукописи «Пленный дух» (Моя встреча с Андреем Белым (Цоссен))».

Веселый месяц май. Но не в 1934 году. Не девятилетний гений Georges Efron, но непридуманный русский поэт:

Это стиховой вариант, сгусток всего того, что она говорила о себе Иваску, это рябина из того 1916 года, из той юности, когда они с Мандельштамом ходили то по захолустному кладбищу, то по колокольно-купольной столице.