В ночь на 17 мая 1934 года Мандельштама арестовали в квартире, полученной им недавно и уже воспетой. Чекист предъявил ему ордер, поэт прочел и кивнул. Ордер подписал Яков Агранов, убийца Гумилёва, дружбан Маяковского и Пильняка. Пока продолжался обыск, в доме было много людей, а в одной с ним комнате сидели до утра Надежда Мандельштам и Анна Ахматова. Следователь нашел «За гремучую доблесть грядущих веков…», показал автору, тот кивнул. Его увели.

Ордер — кивок. Стих — кивок. Есть моменты, когда слова не нужны. Они оба — Осип и Марина — монологично-разговорчивы. Осип говорит поверх собеседника. Марина — глядя куда-то вбок или вниз. «Всегда (когда впервые — с родным) много-много говорю и гляжу мимо. Это (миновение) — мое основное свойство, моя отмета. Даже старый Князь Волконский мне, однажды: — О Вас не говорю, во-первых — Вы вне суда, во-вторых — Вы просто говорите в профиль. (До этого он говорил о необходимости всё время глядеть прямо в глаза собеседнику. Я иногда тоже гляжу — но тогда уж совсем не вижу, вижу — другое, выходит — гляжу — сквозь.)» Так она рассказывает Иваску, и это рассказ тоже в профиль. Она со многими ведет себя именно так. В профиль.

Это касается и Ходасевича, которому она пишет в этом мае:

«Нет, надо писать стихи. Нельзя дать ни жизни, ни эмиграции, ни Вишнякам, ни «бриджам», ни всем и так далеям — этого торжества: заставить поэта обойтись без стихов, сделать из поэта — прозаика, а из прозаика — покойника.

Вам (нам) дано в руки что-то, чего мы не вправе ни выронить, ни переложить в другие руки (которых нет).

Ведь: чем меньше пишешь, тем меньше хочется, между тобой и столом встает уже вся невозможность (как между тобой и любовью, из которой ты вышел).

Конечно, есть пресыщение.

Но есть и истощение — от отвычки».

Двадцатого мая Сергей Яковлевич Эфрон прочел в масонской ложе «Гамаюн» доклад «Андрей Белый».

МЦ — Тесковой 26 мая 1934 года:

«Сдала в журнал «Встречи» маленькую вещь, 5 печатных стр — Хлыстовки. (Кусочек моего раннего детства в гор Тарусе, хлыстовском гнезде.) Больше ничего не пишу, Белого написала только потому, что у Мура и Али была корь, и у меня было время. Стихов моих нигде не берут, пишу мало — и без всякой надежды, что когда-нибудь увидят свет. Живу, как в монастыре или крепости — только без величия того и другого. Так одиноко и подневольно никогда не жила.

В ужасе от будущей войны (говорят — неминуемой: Россия — Япония), лучше умереть…»

В 1931 году японцы вторглись в Маньчжурию и пригласили последнего цинского императора Пу И восстановить маньчжурское государство. Китайско-восточная железная дорога (КВЖД), проходившая по маршруту Харбин — Владивосток, исконно принадлежала России и обслуживалась ее подданными. 22 октября 1928 года из Китая были высланы все советские служащие КВЖД. С октября по декабрь 1929-го шли боевые действия между Китаем и СССР. 5 февраля 1932 года японские войска заняли Харбин и затем включили его в состав государства Маньчжоу-Го, создание которого 1 марта 1932-го провозгласили губернаторы, собранные японцами в Мукдене. 1 марта 1934 года Маньчжоу-Го было объявлено Великой Маньчжурской империей (Маньчжоу-ди-го). В воздухе пахло грозой.

Полномасштабных стихов у МЦ нет, лишь наброски:

А ведь это, между прочим, совершенно полномасштабное стихотворение.

Тринадцатого июня 1934-го Сталин позвонил домой Пастернаку. Что вы скажете о Мандельштаме? Мастер ли он? Пастернак сказал, что дело не в этом, а он мечтает о встрече и разговоре на более существенные темы, о смысле существования. Сталин упрекнул абонента — мы, большевики, своих товарищей не сдаем — и положил трубку. Его звонок вызван событиями, происходящими в северноуральском городке Чердынь, где ссыльный Мандельштам бегает по улицам в поисках расстрелянного трупа Ахматовой, арки в честь челюскинцев считает поставленными в честь своего приезда, выбрасывается из окна, ломает руку. С ним была Надежда Яковлевна. Дело кончилось переводом в Воронеж.

В Москве драматург Александр Гладков 9 июля 1934 года записывает в дневник: «По Москве ходят волшебно-прекрасные стихи Марины Цветаевой «Мой стол» и «На смерть Волошина». А недавно Д. Бродский читал мне и Лаврову стихи Мандельштама на смерть А. Белого. Да, есть еще стихи в этом мире! Бродский — грузнеющий, неопрятный сплетник, но страстно любит стихи, бессчетное число знает наизусть и переводчик Рембо. О судьбе Мандельштама ничего не известно».

В начале июля семья Эфрон переехала на новую квартиру, адрес: 33, rue J. В. Potin. Vanves (Seine)[240]. Ванв — это тот же Кламар, но другой коммуны. Устроившись на новом месте, разъехались на отдых в разные стороны. Сергей Яковлевич — в замок д’Арсин. Аля — на море, в Нормандию, где служит у немецких Ротшильдов — банкиров Bleichroder, за 150 франков в месяц учит троих детей и бабушку. Бабушку — французскому! Ей 80 лет. МЦ с Муром — в деревню Эланкур, недалеко от Парижа, вторая станция за Версалем.

Это настоящая деревня, редкому дому меньше двухсот лет, и возле каждого — прудок с утками. Часть мебели привезли, часть дружески дали местные русские — муж и жена — цветоводы. По старой — с чешских времен — памяти ухитрились поселиться на холме. Приезжала погостить А. И. Андреева, старый — 10 лет! — и верный друг, наслаждалась простором и покоем. Там-то, на эланкурском холме, и свершилось — стихи:

Все тот же куст. Народный звук, песня — «Ямщик, не гони лошадей», не менее того.