Население буквально грабилось: от него требовалась дань разными продуктами — маслом, мукой, фазанами, которых в лесах было много, и т. п. Сейфула-бек действовал, конечно, через местные власти. Бывший до того времени белоканским старшиной Мурадов был смещен под предлогом, что он содействует разбойникам, и даже был присужден к ссылке в Сибирь, а новым старшиной Атамалибеков сделал свою правую руку по этим операциям Абдул-Гадиса. Складом же, куда должны были сноситься эти «доброхотные» даяния, служила лавка некоего Бахиша Газалова. В результате здесь, в этой лавочке, совершалось управление многолюдным участком. Начальник участка Измайлов был только фикцией начальства, и он не решался, в чем бы то ни было, идти против старшины. Кто не соглашался вносить поборы, обвинялся в сношениях с разбойниками. Составлялись фиктивные показания свидетелей для отсылки тифлисскому генерал-губернатору. Рябинкин, не подозревая истины, соглашался на заключение виновных в тюрьму и высылку их в Сибирь…

Конечно, по сравнению с режимом, возникшим при большевицкой власти, все это являлось бы совершенными пустяками. Но тогда это называлось персидским способом управления и вызывало глубокое возмущение.

Другие участки Закатальского округа до моей ревизии еще почти не были затронуты Атамалибековым, за исключением только Алиабадского, где свирепствовал один тип, поставленный Атамалибековым и Гайковичем во главе особого конного отряда, предназначенного для уничтожения разбойников. Этот тип был облечен большими полномочиями, основанными на военном положении. Месяца два он грабил население, насиловал женщин, устраивал со своей ордой попойки за счет жителей, где он останавливался. Так как он все время ссылался на военное положение, то не понимающие, в чем собственно дело, жители Алиабадского участка его самого прозвали «военным положением».

— Военное положение приехал!

К несчастью для себя, этот «военное положение» напоролся на мою ревизию. Обвинительных материалов набралось достаточно, и он был предан суду.

Курьезно, что, когда я приехал, Гайкович, очевидно, веря в угрожающие отовсюду опасности, распорядился устроить полицейскую охрану и меня. На другой же день я заметил, что, куда я ни направлюсь, по сторонам и по пятам следуют городовые. Я велел отправиться им восвояси и запретил какую бы то ни было охрану себя.

Это было тотчас же замечено и благоприятно оценено, по сравнению с тактикой начальника округа. Слишком била в глаза разница.

Отношения с Гайковичем у меня обострились очень быстро и совершенно неустранимо.

Через день по приезде, для соблюдения корректности, я отправился к нему вечером частным образом, взяв с собою на всякий случай и Надир-бека, чтобы избегнуть неудобных личных разговоров. И Гайкович, и его жена встретили меня настолько сухо и невежливо, что я с трудом просидел некоторое время только для того, чтобы прямо не создавать разрыва.

Это было нашим последним свиданием. Гайкович притворился больным, заперся дома, отказываясь от служебных встреч. Так было все время ревизии, до самого моего отъезда.

Мой день

Во время ревизии у меня весь день сплошь был занят. Когда я еще вставал, у дома съезда мировых судей уже толпилась куча просителей.

Этих просителей приходилось принимать во все промежутки времени между опросами должностных лиц.

Много у них накопилось обид за время владычества в округе Сейфулы; теперь жители торопились излить свои обиды передо мной. Несомненно, импонировала и доступность ревизора, по сравнению с трудностью добиться приема у местных должностных лиц. Ко мне имел доступ каждый.

Бывали дни, когда прием просителей от утра тянулся до десяти часов вечера. Большинство приходило по делам основательным. Но были и просьбы о моем вмешательстве в дела совершенно неподходящие. Просили, например, о разборе дел семейных, о супружеских столкновениях или о ссорах родителей и детей. Тем, чьи дела относились к предмету ревизии, я обещал доложить наместнику.

Несомненно, были у меня и лжепросители, подосланные Атамалибековым. Мне казалось, что я иногда их угадываю. Едва ли они чем у меня поживились.

Некоторые жаловались, что их, при въезде в Закаталы, задерживали и не впускали агенты Сейфулы. Им приходилось делать по несколько попыток, пока доходили до меня.

Прибыла делегация из Белокан. Говорили, что мое обещание, сказанное старикам на станции, стало всем известным. Поэтому жалобщики из Белокан сюда не едут — ждут моего приезда на место. Просили осведомить о дне приезда, но при этом предупреждали:

Если в Белоканах, при вашем посещении, будут присутствовать старшина Абдул-Гадис и лавочник Бахиш Газалов, жители побоятся говорить правду: знают, что из‐за этого, после вашего отъезда, может возникнуть жестокая расправа.

Кешкельные работы

Пора было, однако, начинать и работы сословно-поземельной комиссии. Решили начать с Алиабадского участка, где взаимоотношения между кешкельниками и беками были особенно остры и где эти повинности были развиты сильнее, чем в других местах округа.

Ввиду торжественности акта открытия этих работ я пригласил поехать с нами и Гайковича. Он отказался под предлогом болезни.

Мы поехали всей нашей партией в Алиабад. Часа полтора ехали по дороге, обсаженной грецкими орехами. Эти орехи составляют богатство округа. Когда-то начальник округа полковник Шелковников заставил население садить орехи по обеим сторонам дорог. Население стало роптать на труд, а Шелковников говорил:

— Вы меня теперь проклинаете, а ваши дети и внуки потом будут меня благословлять.

Теперь орехи давали такой урожай, что Закатальский округ стал одним из главных их поставщиков на всю Россию, и сельские общества получали изрядный доход.

Вдали показались одноэтажные домики Алиабада, среди больших дворов и фруктовых садов, обложенных невысокими оградами из сложенных камней.

У околицы поджидал начальник участка Шихлинский со стражниками.

Джахангир-бек Шихлинский, еще молодой человек, татарин, — был бравым и смелым в делах с разбойниками, а это составляло в то время едва ли не главную работу начальников участков. Но его невзлюбил Атамалибеков. Стал, следовательно, преследовать и травить Шихлинского и Гайкович, подыскивал поводы спихнуть его с места.

Шихлинскому пришлось бы плохо, если б не подоспела моя ревизия. Я уже в Тифлисе, из дел, был знаком с обвинениями, выдвигаемыми против него Гайковичем, и видел их взмыленность. Это, само собой разумеется, сделало из Шихлинского верного агента ревизии.

Как только мы приехали, Шихлинский пригласил нас к столу. С его стороны это было тактической ошибкой, которую Гайкович впоследствии и использовал. Но отказаться, — значило бы поставить его в неловкое положение перед подчиненными и населением. Пришлось кое к чему притронуться.

К этому времени был уже собран народный сход, и площадь близ участкового управления была покрыта массою бараньих зипунов и папах. С любопытством всматриваюсь в загадочную толпу в несколько тысяч человек. Что-то они думают…