Воронцов-Дашков ответил:

— Скажите полковнику Гайковичу, пусть он ни о чем не беспокоится!

Привезенный Федоровым ответ наместника вызвал взрыв восторга в павшей было духом партии Гайковича и Атамалибекова. Тотчас же известие об этом разнеслось по всем Закаталам.

Тайной это не стало, и вскоре о разговоре графа Воронцова-Дашкова с Федоровым смущенные помощники по ревизии передали и мне.

Я этому просто не поверил и только посмеялся, как глупой выдумке. Мне показалось невероятным по своей нелепости, чтобы Воронцов-Дашков, пославши правой рукой производить от своего имени ревизию, левой рукой, раньше, чем узнал об ее результатах, делал ее в глазах ревизуемых лишенной смысла и значения. И хорошо, что я не поверил, потому что у меня ослабела бы энергия.

Между тем все это оказалось правдой. Позже я читал переписку Гайковича с наместником, в которой Гайкович, точно воспроизведя весь разговор Воронцова-Дашкова с Федоровым, писал:

— Ваши обнадеживающие слова, полученные через полковника Федорова в самый разгар моей борьбы со Стратоновым, о том, что я ни о чем не должен беспокоиться, были для меня и для моей семьи светлым праздником.

Тактичность Воронцова-Дашкова принесла незамедлительные плоды. Ободренный Гайкович стал открыто мне противодействовать. На запросы давал ответы не по существу, а пустую отписку. Спрятанные у себя дела под разными предлогами отказывался мне выдавать. Атамалибеков, при встречах, держал себя иронически почтительно, лукаво усмехаясь.

Мне понадобилось допросить одного офицера матросского батальона, который привлекался Гайковичем к борьбе с разбойниками. Вызвал его через Гайковича же.

Явился — горбатый, с вытянутым злым лицом. Впечатление — удручающее:

— На ваш вызов я пришел! Но показывать вам я ничего не стану, если только вы не предъявите мне предписания помощника наместника о том, чтобы я давал вам показания.

Нелепая для военного ссылка на помощника наместника по гражданской части, покровителя Гайковича — ясно показала, откуда дует ветер. Спокойно, но сухо отвечаю:

— Показания ваши для меня большого значения не имеют. Могу легко обойтись и без них. Мое почтение!

Офицер встал с недоумением. Ожидал, по-видимому, что я буду настаивать.

Вся дальнейшая обстановка в работе ревизии показывала, что Гайкович, уверенный теперь в своей безнаказанности, старается вывести меня из себя и вызвать конфликт, задевая мое служебное достоинство и самолюбие. Конфликт был бы ему наруку: можно было бы скомпрометировать отчет о ревизии, объяснив его сведением личных счетов.

Поиски им такого конфликта замечались всеми. Как это ни было трудно, я сдерживался до конца, и ревизия окончилась без коллизий.

Большую остроту, однако, вызвал следующий случай:

Гайкович, ввиду усиления разбоев в Белоканском участке, самовольно, не испросив разрешения наместника, наложил на население контрибуцию в одну тысячу рублей, объявив, что она предназначается для вознаграждения тех добровольцев из среды населения, которые помогут уничтожить одну из шаек. Добровольцы нашлись, шайка была уничтожена. Но из обещанной награды никто не получил ни рубля: деньги остались у Гайковича и Атамалибекова.

Мало того, одновременно Гайкович обратился к наместнику с просьбой отпустить ему одну тысячу рублей из экстраординарного кредита, ссылаясь на то, что он обещал такую награду населению за уничтожение этой разбойничьей шайки. Шайка уничтожена, а обещания он, за неимением каких бы то ни было средств, исполнить не может, чем подрывается вера в слова власти. Воронцов-Дашков приказал эту просьбу удовлетворить, деньги Гайковичу мы перевели, но, как оказалось, и эти деньги достались не добровольцам, а остались у Гайковича и Атамалибекова.

Всю эту аферу с деньгами вскрыл перешедший в ту пору на сторону ревизии Измайлов. Она подтвердилась произведенным Стрелковым дознанием.

Тогда я запросил Гайковича: между кем были распределены полученные от наместника 1000 рублей?

Гайкович ответил выражением чрезвычайной обиды за вопрос, отказался что бы то ни было объяснить и тотчас же, как после выяснилось, послал всем, кому мог, жалобы на меня за то, что я своим требованием выявляю его секретную агентуру и что в таких условиях он не может отвечать за спокойствие в округе.

Эти жалобы очень взволновали Воронцова-Дашкова; он стал высказывать возмущение мною. К данному случаю я еще возвращусь.

Мой запрос, однако, принес свой результат: в спешном порядке были выданы наградные деньги некоторым из тех, кому они год назад были обещаны.

Если со стороны ряда лиц, после заявления Воронцова-Дашкова, стало теперь проявляться в отношении ревизии противодействие, то, с другой стороны, образовалась, как выражались в Закаталах, и «партия ревизии», которая сильно мне помогала. В эту партию входили гонимые со службы, без оснований к тому, Гайковичем — его помощник Векилов и начальник участка Шихлинский, переменчивый, как маятник, Измайлов, податной инспектор Тер-Сааков, преследуемый Гайковичем, как дашнакцакан, а потому охотно снабдивший меня материалами, изобличившими ложность разных докладов Гайковича, объявленные почему-то революционерами лица судебного ведомства и пр. В общем, на недостаток материалов жаловаться было бы нельзя.

Но оказался двуличный человек и около меня — А. Е. Стрельбицкий. Узнав об обнадеживании Гайковича наместником и не зная, чем окончится моя ревизия, он, на всякий случай, как я об этом уже говорил в воспоминаниях о Стрельбицком, стал заходить тайком к Гайковичу, высказывая ему сочувствие и возмущаясь действиями ревизии. Поэтому Гайкович, в письме к наместнику, разбранивши вдребезги всех нас остальных, прибавлял:

— Изо всех только один и был порядочный человек — это Стрельбицкий!

Впоследствии, когда подул иной ветер, Стрельбицкий явился ко мне:

— Мне так неловко, Всеволод Викторович, что Гайкович почему-то изо всех похвалил меня одного… Не знаю, чем дал я ему к этому повод!

Повода и я тогда еще не знал; он выяснился позднее.

В тюрьме

Осматривая закатальскую тюрьму, обратил внимание на небольшую камеру, которая охранялась особенно тщательно: один часовой не отходил от двери с «глазом», другой — от окна с решеткой.

— В чем дело? — спрашиваю начальника тюрьмы.

— Известная шайка разбойников. Очень опасная — головорезы отчаянные. Их захватили во время сна, задержали с большим трудом. Надо зорко за ними смотреть.

Смотрю через «глаз»: их четверо, молодец к молодцу, высокие богатыри — прямо заглядение. Особенным орлом выглядел атаман шайки.

Заинтересовался я шайкой. Захотелось выяснить прямо от них бытовые условия борьбы с разбоями.

Приказал привести к себе атамана.

Привели его двое конвойных, не спуская с арестанта глаз. А арестант — гигант, с орлиным носом и черненькими усиками на красивом белом лице — к допросу проявляет полное равнодушие. Едва отвечает, говорит нехотя, точно с презрением.