— Мало материала, не над чем было работать. Но мне все же удалось получить определенные результаты. Хотите послушать?

— Конечно, — сказал Рэнн.

Он взял трубку в левую руку и потянулся за блокнотом.

— Кажется, вы норландец?

— Да.

— Ну, нас интересуют не вопросы, а только ответы. Прежде всего я постарался убрать с ленты все посторонние звуки, шумы, скрежет и прочее.

Рэнн ждал с авторучкой наготове.

— Если говорить о первом ответе — на вопрос, кто стрелял, то можно четко выделить четыре согласных: д, н, р, к.

— Да, — согласился Рэнн.

— Однако при более глубоком анализе слышны и некоторые гласные и дифтонги между этими согласными. Например, звук «е» или «и» между «д» и «н».

— Динрк, — сказал Рэнн.

— Да, для неопытного уха это звучит приблизительно так. Кроме того, мне кажется, что он произнес очень слабое «ай» после согласной «к».

— Динркай, — сказал Рэнн.

— Что-то в этом роде, хотя и не с таким сильным «ай».

После паузы эксперт предположил:

— Наверное, этот человек был очень слаб.

— Да.

— И возможно, испытывал сильную боль.

— Вероятнее всего.

— В таком случае, — с облегчением сказал эксперт, — понятно, почему он произнес «ай».

Рэнн записывал. Почесывал кончиком авторучки нос. Слушал.

— Теперь я уверен, что эти звуки образуют целую фразу, состоящую из нескольких слов.

— И как же звучит эта фраза? — приготовившись записывать, спросил Рэнн.

— Трудно сказать. Очень трудно. Например, там могло быть: дрянь, ай.

— Дрянь, — удивленно повторил Рэнн.

— Это всего лишь для примера. Если же говорить о втором ответе…

— Самалсон?

— Ага, так значит, вам кажется, что это звучало именно так? Любопытно. Я уже так не считаю. Я пришел к выводу, что он произнес два слова. Вначале «сам», а потом «алсон».

— Что бы это могло значить?

— Ну, можно предположить, что это фамилия. Альссон или, что вероятнее, Ольссон.

— Сам Альссон? Сам Ольссон?

— Вот именно! Это звучит именно так. Вы тоже выговариваете «л» твердо. Возможно, он говорил на таком же диалекте. — После нескольких секунд молчания эксперт сказал: — Впрочем, маловероятно, чтобы существовал кто-то, кого зовут Сам Альссон или Сам Ольссон, ведь так?

— Маловероятно, — согласился Рэнн.

— У меня пока все. Я, конечно, пришлю письменное заключение вместе с пленкой. Просто я решил, что стоит прежде позвонить, так как дело может быть срочным.

— Спасибо, — сказал Рэнн.

Он положил трубку и после некоторых раздумий решил не докладывать руководству о выводах эксперта. По крайней мере, не сейчас.

Несмотря на то что часы показывали всего лишь без четверти три, было уже темно, когда Кольберг приехал на Лонгхольмен. Он замерз, устал, а тюремная атмосфера не настраивала на радостный лад. Холодная комната для свиданий была обшарпанной и негостеприимной, и в ожидании прибытия того, с кем он должен был встретиться, хмурый Кольберг мерил расстояние между стенами. Биргерссон, убивший свою жену, был подвергнут основательной психиатрической экспертизе в клинике Института судебной медицины. Вскоре его, наверное, освободят от отбывания наказания и направят в какое-нибудь лечебное учреждение.

Примерно через пятнадцать минут дверь отворилась, и надзиратель в синей униформе ввел низенького лысоватого мужчину лет шестидесяти. Тот переступил порог, остановился и, улыбнувшись, вежливо поклонился. Кольберг подошел к нему. Они обменялись рукопожатием и представились друг другу.

Биргерссон оказался приятным собеседником.

— Помощник комиссара Стенстрём? Конечно помню. Очень симпатичный. Я попросил бы вас передать ему привет.

— Он мертв.

— Мертв? Не понимаю. Такой молодой человек… Как это случилось?

— Вот об этом-то я и хотел бы поговорить с вами.

Кольберг вкратце объяснил цель своего визита.

— Я прослушал все, что было записано на пленку, — сказал он в конце. — Однако, как я догадываюсь, магнитофон был включен не всегда, например во время еды или когда вы пили кофе.

— Верно.

— Но ведь вы и тогда разговаривали друг с другом.

— Конечно. Такое часто бывало.

— О чем вы разговаривали?

— Так, обо всем.

— А может быть, какая-то тема интересовала Стенстрёма особенно сильно?

Биргерссон задумался и покачал головой.

— В основном мы просто болтали. О том о сем. О какой особенной теме вы говорите? Что бы это могло быть?

— Именно это я и хотел бы знать. — Кольберг достал блокнот Стенстрёма, который обнаружил в квартире Осы, и показал его Биргерссону.

— Вам это о чем-нибудь говорит? Почему он написал слово «моррис»?

Лицо собеседника просветлело.

— Наверное, мы разговаривали об автомобилях. У меня был «моррис» восьмой модели, большой такой, вы, наверное, знаете. Наверное, я как-то при случае упомянул об этом.

— Ага, вот оно что. Если что-нибудь вспомните, звоните мне. В любое время.

— Мой «моррис» был старенький и выглядел не очень хорошо, зато как ездил!.. Моя… жена стыдилась его. Называла развалиной, упрекала меня, что другие ездят на новых машинах… — Он часто заморгал и умолк.

Кольберг решил завершить разговор. Когда надзиратель вывел убийцу, в комнату вошел молодой врач в белом халате.

— Ну и какого вы мнения о Биргерссоне? — спросил он.

— Он производит приятное впечатление.

— Да, — сказал врач. — Он в полном порядке. Единственное, что ему нужно было сделать, так это избавиться от стервы, на которой он женился.

Кольберг внимательно посмотрел на врача, убрал свои записи и вышел.

В субботу вечером — было уже полдвенадцатого — Гунвальд Ларссон мерз, хотя и был одет в свое самое теплое пальто, лыжные брюки, теплые ботинки и меховую шапку. Он стоял в подъезде дома номер 53 по Тегнергатан так тихо и неподвижно, как умеет стоять только полицейский. Стоял он здесь не случайно, и его не просто было заметить в темноте. Он стоял здесь вот уже четыре часа, причем это был не первый вечер, а десятый или одиннадцатый.

Он намеревался поехать домой, когда погаснет свет в окнах, за которыми он наблюдал. Без четверти двенадцать у подъезда дома на противоположной стороне улицы остановился серый «мерседес» с иностранными номерами. Вышедший из него мужчина открыл багажник и достал оттуда чемодан. Потом пересек тротуар и открыл входную дверь. Через две минуты за опущенными шторами в двух окнах первого этажа зажегся свет.