Я ел до полуночи и уснул как после свадьбы лучшего друга. Лестницу наверх забыл убрать. Утром глаза открыл, думаю, всё, украли или вообще связанный лежу. Ан нет. Всё в порядке, да ещё и апельсины остались. Лестницу всё же поднял, но идти никуда не хочется, спущусь позже зарядить аккумуляторы, а вечером снова к рынку. Или постираюсь. Или коробки пособираю. Не решил ещё. Вкусные апельсины здесь, приезжай, Федя. Да, штурма не было, всё врут. В касбе дискотека, Пережившие врубили «Ласковый май».

Какая-то слабо различимая песня на русском языке в течении пятнадцати секунд.

«Я поддался невидимо летающей в воздухе ностальгии и устроил себе рок-концерт. Федя, иду сегодня на концерт. Как мы с тобой ходили. Поставил телефон на деревянный ящик, он сработает как усилитель звука. Ем апельсины, прям кусаю и балдею. Хоть я все песни наизусть уже выучил, новых накачать же не могу, всё равно кайф. Вот это — Колет, вам ещё так мало лет, меньше, чем моих сигарет, скушанных за сутки и нет… Когда улетал, это новинка была, с нового альбома. У вас вообще поют ещё? Есть кто-то из знаменитых? Живых. Косточек почти нет, хорошие апельсины. Знаешь, а я тебя тоже приглашаю на мой рок-концерт. Будешь такой мой невидимый друг. Будем вместе музыку слушать. Тебе, кажется, всегда нравилось то, что я слушаю. Знай, Федя, ты сейчас со мной в первом ряду».

«Сегодня меня долго преследовал какой-то бербер, увязался у рынка и постоянно окликал. Я прятался в джеллабу, из капюшона торчал только нос и борода, не отзывался. Да и что я ему мог ответить? Так он и шёл за мной несколько улиц пока не начался разрушенный квартал, близко от бывшего ЖД вокзала. Там бербер отстал или не захотел выходить на солнце из тени медины. Мне же пришлось. Пятку поранил пока лазал по развалинам. Но нет худа без добра. У одной большой воронки нашёл отличную палку. Лёгкую и длинную как посох. Думаю, надо намотать на её конец проволоки, вбить пару гвоздей, чтобы можно было отбиваться. Сейчас сижу на остатке банка, прямо на разбитом банкомате. Горячий от солнца, зараза, и осматриваюсь, нет ли преследующего. С океана, до волнореза тут минут двадцать, ветер долетает и гоняет по солнечной пустой улице бумажные деньги. Прямо как листья у нас по осени. Помнишь, Федя, как мы снимали на камеру листоворот? Там ещё в круговерть кленовых листьев залетел целлофановый пакет и получилось такая фантасмагория, хоть на конкурс авторского кино посылай. Кажется, от сгоревшего поезда кто-то идёт. Там уже воровать нечего. Местные там не ходят, боятся радиации, им в школе ОБЖ не преподавали. Прикинь, Федя, у местных полная стерильность в голове, они не были готовы к такому. Какая радиация? Откуда они это взяли? Но кто-то всё-таки идёт. Один. Тащит похоже большое целое стекло от окна вагона или стеклянную дверь. Тогда это не страшно, просто человек. О, он меня заметил и остановился. Что-то кричит мне. Свернул. Подожди, я потом тебе дорасскажу».

Звуки громкого дыхания и частого переступания ног по асфальту в течение минуты.

«Ух, Федя, что было. За тем местным со стеклом шёл полицейский, не королевский, а дорожный. Он был то ли ранен, то ли больной. Еле ковылял, но пытался догнать мужика со стеклом. В итоге начал стрелять из пистолета и убил. Представляешь! Пуля прошла через мужика насквозь со спины и разбила стекло, что он тащил перед собой. Стекло вертикально треснуло и сложилось как ставни прямо тому по лицу. Хотя ему конечно было уже всё равно. Я убежал, но пришлось сидеть до темноты под столом в бывшей пиццерии у вокзала. Туда-сюда ходила полиция и даже была у них целая заправленная машина, такая «Дача», типа реновского «Дастера». Завод у них был по сборке в Танжере, ну, ты знаешь. Они мне перегородили путь возвращения на мой чердак в риаде, смог только с луной обойти их. А самое обидное, что пришлось оставить палку. Она длинная, цеплялась за асфальт пока я на карачках обходил посты. Шумела. Сейчас я уже в риаде, дома, то есть, на террасе, смотрю на огни касбы. Всё позади. Давно так не нервничал. Ветер стих и с горящего в Сале дома дым поднимается почти вертикально, точно, как у нас бывает в мороз. Дым белый, густой, всё ещё различим, хотя уже ночь. Очень тихо как со стороны медины, так и от пляжа. Необычно. А вот на кладбище у стен касбы какое-то движение. Там брать нечего кроме камней, не понимаю».

«Штурм начался перед рассветом. Я проснулся от выстрелов и последовавшего эха. Тут же на кривой улице под моим секретным гнездом забегал местный народец, закричали ослы. Полицейские подошли сразу к нескольким воротам касбы, стреляя из пистолетов. Одни ворота протаранили грузовиком, остальные разбивали кувалдами или цепляли к мопедам что-то из мусора, которым Пережившие завалили проход и так оттаскивали. Я как-то сразу увидел пару трупов. Наших. То есть Переживших. Так-то, Федя. Кричали по-русски изо всех башен, но стреляли мало. Мне видна только низкая часть касбы, что выходит на кладбище и медину, поэтому, когда вся полиция вошла внутрь, дальше ориентировался по звукам. Со стороны океана, конечно, никто штурмовать не хотел. Но от бухты или от сгоревших кораблей-ресторанов наверняка тоже шли. Когда солнце уже поднялось, загорелась пара домов в центре крепости, выстрелов стало меньше. Грузовик выехал через старые ворота и умчал куда-то налево в сторону трассы на Касабланку. Я собираю вещи, Федя, не верю я что Пережившие победят королевскую полицию. Местные хоть и трусы, но против пистолетов много не покричишь и кулаками не помашешь. На рынке говорили, что из Танжера едут танки, не так всё плохо у местных с армией. Закончилась самодеятельность. Завершается республика Переживших. А они для меня были не только источником обмена, но и соотечественники как никак. Хоть эти уроды меня и не приняли, говорили-таки со мной, шутили. Что мне теперь делать в Рабате? Я, Федя, буду ночью уходить. Попробую пристроится к фермерам, что идут до Феса. Уйду с побережья. Там, в провинции, сытнее и нет такого разнообразия группировок. Говорят, что король именно там сидит, еду подвозят с юга. Говорят, что там и все французы оставшиеся. Типа, очаг цивилизации.