Далебор спорить не стал, хотя видно, что не согласен вовсе со словами княгини, не обиделся на её слова резкие, напротив — смотрел как-то с восхищением, будто чуть задумчиво. И от этого взгляда даже у Вейи щёки ещё жарче пыхнули — как смотрит на княгиню сотник. И казалось, никто не видит этого, кроме Вейи.

— Ладно, Далебор, пей, гуляй, мужа своего дождусь. Коли не соврал ты, к Вересню[1] прибудет.

Далебор только склонился ещё раз и, ничего не ответив княгине, опустился на лавку обратно. А вскоре и разговоры вновь полились в прежнем русле, да ещё шумнее, чем раньше, многие спорить продолжили да, распалившись только, силой мериться стали мужи и гридни. Любица с  подругами да наставницами разговаривала и всё чаще бросала колкие взгляды в сторону гремевшего хохотом сотника, да изредка переводила серые стылые глаза на Вейю, будто за гульбищем вспоминала о ней ненароком.

Вейе не до того было: не упомянул о Гремиславе — отце её, сотник ничего. Долго ль оставаться ей под опекой Любицы? Она ведь Вейе чужая совсем. Что теперь будет? Ясно же, что назад — в острог родной Годуч — дороги нет. Всё нерадостнее и мрачнее становились мысли, изводили вместе с духотой смешанный с запахом хмеля и духом разгорячённых мужицких тел. Всё громче становились голоса и звонче смех женщин, вот уже и загрохотали в бубны, заиграли свирели, а столы так и вздрагивали — зачиналось веселье.

Любица вскоре покинула своё мягкое, устеленное волчьими шкурами кресло — верно, к сыну поспешила. Шестимесячный ещё, внимания материнского требует, а народ всё приходил в гридницу, и теперь, казалось, больше стало людей, что места уже не находилось свободного. Вейя всё думала да порывалась поговорить с сотником об отце, спросить побольше — Любица только о своём муже и чаяла, только не успела Вейя насмелиться — уж помнила его взгляд, да не застала сотника на прежнем месте, затерялся куда-то. И ясно же, что в вечер этот Далебор на разрыв.

Вейе неловко совсем стало, когда вдруг начала ловить обращённые на неё взгляды гридней, поспешила в женский стан вернуться. Поднявшись с лавки, оставив наперсниц своих, вышла из-за стола, пошла из гридницы прочь, только и остался за спиной гомон да весёлые звуки свирели вместе с духотой невыносимой, разбавленной запахом костров и снеди. Никто Вейю останавливать не стал, возвращать к пиршеству не поспешил — чужая она тут, и за то недолгое время — всего седмица, что побывала она в Кряжиче — подруг не сыскала новых. Да, признать, Вейя не слишком в них нуждалась: сплетничать не умела, пересудов долгих вести за шитьём да прядением не старалась, да и не о чем.

Единственной отрадой стала волхвица княгинина — Доброрада, к ней-то Вейя и поспешила, испытав нужду сильную утешить и развеять волнение, что поднялось от вестей, так, что совсем муторно стало. Уж она, поди, не спит — Вейя понадеялась. Да и прикипела к Доброраде неспроста — интересны Вейи мудрость и знания волхвицы, которые не постичь за одну жизнь.

------------------------------------------

[1] Вересень — сентябрь.

Вейя, перейдя двор, по стёжкам узким пошла, что пользовали только челядинки, они аккурат через яблоневый сад пролегали к реке, да и короче так до избы волхвы, только темно разве что уже. Но кого Вейя может встретить, коли все сейчас в княжих гридницах? А всё же, оказавшись под сенью густой и сумрачной среди кряжистых деревьев, сердце забилось чаще, и места знакомые вдруг чужими обернулись. Вейя, подобрав подол платья тяжёлого, украшенного вышивкой обильной, пошла быстрее, желая скорее в тёплой горнице Доброрады оказаться, да едва не споткнулась на ровном месте, когда услышала смех, что донёсся со стороны стены крепостной, пролёг будто преградой перед ногами. Вейя бы и не остановилась и не острила слух, если бы не показался ей голос знакомым сильно — Любицы-княгини. Только что она делает тут? Разве не должна в хороминах быть сейчас? Вейя продолжила путь, решая быстрее уйти, а когда прокатился по воздуху мужской голос, остановилась, совсем вглядываясь в глубь сада, да так и затаила дыхание.

— Я же вижу, как ты таращился на неё всё застолье, и мне не лги, Далебор, хуже будет только — тебе понравилась девка эта! — Так отчётливо, будто в рог проговорённые, донеслись до Вейи слова Любицы.

— Нарочно злишься, Любица, и я могу злиться, и кусаться могу. Но желанней тебя нет у меня никого, ты же знаешь это сама. Кто мне нужен, когда ты у меня такая… — Сунул руку меж ног ребром — Вейя в темноте разобрала, как вверх ей провёл, задирая выше подолы, оголяя бесстыдно бёдра княгини, только и слышно, как звякнули бубенчики на поясе.

Любица голову запрокинула, прикрывая веки от того — верно, каждое прикосновение сотника желанным было, и шею открыла гибкую, подставляя себя губам жарким его.

Вейя ни пошевелиться не могла, ни с места сдвинуться, так и пристыли ступни к земле, и дрожь пробрала. Одёрнула себя, взор отводя, да вперёд было качнулась, скорее идти.

— Речи твои, Далебор, мёда слаще, — сбивчиво уже заговорила княгиня, зарываясь пальцами в длинные кудри, притягивая лицо сотника к себе ближе, смотря неотрывно ему в глаза: то в один, то в другой, будто увидеть что хотела, утвердиться в чём-то с жадностью, ревностью, — пить не напиться. Да только знай — коли узнаю… о-ох…

Оборвался шёпот, когда Далебор резко в тело мягкое, в его руках сильных загорелых, обожжённых степным оком, толкнулся.

— Продолжай, княгиня… — захрипел, склоняясь, осыпая ключицы поцелуями короткими ненасытными, захватывая краями губ подбородок округлый, прикусывая губы, раскрывшееся в выдохе, а потом с жадностью на её рот накинулся, будто испить только и жаждал. — Что сделаешь — скажи, али на ремни меня порежешь или голодом заморишь? — шептал хрипло, сбивчиво. Отвёл бёдра и вновь качнул уже мягче, да всё равно с силой врываясь напором в княгиню, держа Любицу крепко под коленями, а та только и хваталась за шею сильную, прижимаясь к дереву спиной, удерживаясь навесу. — Но я и на то и на другое ради тебя сам пойду. Соскучился по тебе, Любица, так соскучился, что не отпущу тебя сегодня уже в хоромину твою темницу, моей всю ночь будешь…

Задвигался быстрее, Любица только пальчиками вцепилась крепче, вонзая в его плечи литые, широкие, испуская стоны приглушённые. Уже и намитка[1] с венцом сползли с головы, открывая светло-золотистые волосы. Далебор подминал под себя Любицу, давил всё вперёд, безустанно рвясь.

Вейя, не зная, куда и деться, назад попятилась, да наступила на веточку — та хрустнула негромко под ногой, но княгиня голову повернула, взгляд серых заволокших туманом глаз скользнул по кущам сада, но Вейя успела за низкие ветки в тени схорониться. Любица запрокинула голову назад, разметав волосы золотистые по спине, вздрагивая от мощных толчков сотника. Вейя развернулась и пустилась прочь, ступая по мягкой траве, скрываясь за деревьями скорее, слыша сквозь гул сердца тихие стоны Любицы, да зажатое в горле тяжёлое дыхание сотника.

---------------------------------

[1] Намитка — старинный традиционный восточнославянский головной убор замужних женщин, относящийся к типу полотенчатых головных уборов.