Пётр Саббатий совершал своё путешествие по берегу моря в 500 году от Рождества Христова. Согласно старому римскому календарю, это был 1254 год от основания Рима на холмах в болотистой местности над Тибром. Однако в течение последних веков другой, Западный Рим перестал быть властелином мира и управлялся Теодорихом и готами. В то же самое время на востоке расцветал Новый Рим — оплот культуры, который постоянно осаждался полчищами варваров, продолжая хранить величие былых поколений.

Мать говорила сыну, что этот год — поворотный в истории, так как пятьсот лет назад родился Спаситель, а ещё через столько же лет должен наступить конец света, когда мёртвые встанут из могил, а на земле воцарится власть дьявола.

Феодора родилась примерно в тот же переходный год. Рождение дочери у циркачки с Востока не привлекло ничьего внимания. Но когда девочке исполнилось пять лет, она предстала перед собранием мужского населения Константинополя.

Незадолго до начала скачек на ипподроме, когда все мужчины заняли свои места, чтобы обменяться новостями и сделать ставки на арене, уже подметённой и смоченной водой для колесниц, произошло незапланированное событие. Откуда ни возьмись появились три маленькие девочки. Их головы украшали венки, и те же цветы покоились на их сплетённых руках. Дети преклонили колени перед толпой в центре огромной, залитой солнцем арены. Никто не обратил на них особого внимания.

Затем вперёд выступил официальный глашатай. Его громовой голос перекрыл гудение толпы. Он заявил, что дети взывают к прасинам (зелёным — цирковая партия). Отец девочек — сторож медведей, по имени Акаций, работавший у прасинов, умер. Мать снова вышла замуж, чтобы было кому заботиться о детях. Но её новому мужу отказали в должности сторожа медведей. И теперь дети умоляют прасинов даровать ему это место.

От прасинов, сидевших на скамьях, не последовало не единого ответа. Присутствующих больше заботили состояние скаковых лошадей и подбор наездников-прасинов. Скачки — единственная отдушина в их нелёгкой жизни. Кроме того, прасинов уже кто-то подкупил, и место сторожа было занято.

— Этим вы спасёте детей от голоду! — рявкнул глашатай.

— Нет! — раздались крики. — Что вы там говорите о медведях? Уберите отсюда детей.

Прасины не проявили ни малейшего интереса, а почтенный глашатай не захотел драть глотку и попросту удалился. Девочки, которых научили, как себя вести только в одном случае, теперь не знали, что делать.

Внезапно с противоположной стороны арены раздался оклик:

— В чём дело? Неужели прасины отказывают детям? Неудивительно, ведь они вышвырнули бы на улицу собственных матерей, если бы только они у них были. Идите сюда, девочки, идите скорее сюда!

Это приглашение прозвучало с верхних ярусов под портиком, недалеко от пустующей императорской галереи. Кричали венеты, противники прасинов, никогда не соприкасавшиеся с последними, так же как синее море никогда не встречается с зелёной травой; на скачках, политических собраниях или в уличных боях две враждующие группы выступали друг против друга, а так как прасины отказались помочь девочкам, это решили сделать венеты.

Испуганные дети упали на колени среди разбросанных цветов.

— Ваш отец может ухаживать за медведями. Сюда!

Девочки поспешно поднялись и побежали по арене к тенистому портику. Затем на арене появилась группа акробатов и изобразила живую пирамиду, и вскоре о происшествии забыли, а три девочки, Комито, Феодора и Анастасия, попали под крыло фракции венетов.

В этом величайшем из городов мать девочек не могла сводить концы с концами, ведь она была родом с дружелюбного сирийского берега, где поделиться хлебом не значит проявить милосердие. Естественно, женщина старалась изо всех сил. Неизвестно, что случилось с её последним мужем, но циркачка через некоторое время исчезла с ипподрома и вскоре появилась в театре. Там она зарабатывала деньги, отдаваясь разным мужчинам. Вначале Феодора помогала матери, нося за ней скамеечку, когда та выступала на сцене. Потом, когда её старшая сестра Комито стала достаточно взрослой и привлекательной, Феодора выходила с ней на сцену, одетая в тунику с рукавами, какие носят рабыни. Вскоре девочка поняла, что может рассмешить публику. Этот искушённый народ быстро пресыщался игрой на флейтах, танцами и хоровым пением; людям хотелось немного искреннего смеха.

Феодора стала маленьким клоуном: она падала со скамьи, запутывалась в летящих одеждах танцоров и раздувала щёки, получив затрещину. Ничего другого ей не оставалось — ведь она не умела ни играть на флейте, ни танцевать и развлекала публику этими невинными шалостями.

В то время на сцене ипподрома выступала знаменитая, абсолютно слепая цирковая собака. Она умела считать и, более того, среди зрителей могла указать на обжору или дамского угодника. Если бы всё это делал человек, то публика бы скоро заскучала, однако незрячая собака пользовалась небывалым успехом и приносила заработок своему дрессировщику. Таким образом, Феодора заслужила славу, подобную славе слепой собаки.

В семье девочки все женщины зарабатывали на хлеб, развлекая мужчин. В то время ни одной достойной женщине не позволялось посещать скачки, представления актёров или пантомимы. И всё же никто из членов семьи Феодоры не добился того успеха, каким пользовалась вышеупомянутая собака. Поэтому Комито начала учиться развлекать господ. Феодора, со своей изящной фигурой, тонкими чертами лица и пышной гривой чёрных волос, не умела вести себя столь раскованно. Помогая сестре на сцене, она привлекала к себе внимание, лишь отпуская шутки, заставляющие публику хохотать. Злые языки говорили, что никто никогда не заставал Феодору врасплох.

Для десятилетней девочки было бы естественно краснеть и опускать голову, когда мужские руки ощупывали её тело под одеждой. Однако лучше помогали улыбка, какая-нибудь колкость и бегство. Нахальство всегда действеннее слёз. Когда Феодора взбиралась на праздничный стол и, задрав платье, проходила между пирующими, то наградой ей были хохот и одобрительные крики, и это уберегало несовершеннолетнюю актрису от приставаний увальней слуг, ожидающих за дверью своих хозяев и всегда готовых задрать женщине платье.

Говорят, юная распутница снимала одежды при каждом удобном случае, насколько это позволяли сделать традиции театра. Она раздевалась сама. Жизнь Феодоры, подобно жизни слепой собаки, зависела от неё самой, и ей удалось добиться известной славы в этом утончённом городе. Живя с матерью, девочка усвоила два правила: никогда не отказываться от звонкой монеты и смеяться, когда тебе причиняют боль.

Если бы, как все жительницы Востока, она могла танцевать с летающими мечами, благовониями или покрывалами, то, возможно, стала бы популярной. Если бы у неё был нежный голос жительницы греческих островов, то она могла бы исполнять известные песни и, выступая на пирах аристократов, получать за своё пение золотые монеты. Но у Феодоры не было таких способностей, зато она обладала богатым воображением и сообразительностью. Феодора уже не могла выступать в роли шута. Зрелая пятнадцатилетняя девушка, пусть даже и необычайно стройная и изящная, не может потешать зрителей, получая оплеухи. Она не обладала пышными формами западных женщин и не могла привлечь взора богача, демонстрируя грудь и бедра. Её красота была хрупкой, неуловимой: бледное нервное лицо, блестящие тёмные глаза — наследие сирийской крови, густые брови на мраморном лбу. Однако мать девушки уже увядала, а Анастасия ещё не расцвела. Феодора чувствовала ответственность за семью, а на счастье уже почти не надеялась.