с подозрением смотрит на меня.

— За что взъелась? — едва слышно спрашиваю я и прижимаю ладонь к груди, чтобы слабое сердцебиение напомнило, что я все еще жива.

— Я считаю, что ни за что, — Арсений срывает с курицы пленку.

— А еще они руки не помыли, — шепотом ябедничает Аленка.

— Да блин! — фыркает Марк, недовольно выходит из-за стола и шагает к раковине, закатывая рукава. — Какая ты противная, Ален.

— На твоих руках — глисты! И они будут у всех! Длинные такие! Белые! Сожрут твои кишки!

— Мам! — испуганно вскрикивает Арсений.

Я слышу грохот и чувствую щекой холодную плитку. Ножки стульев и стола плывут перед глазами и их пожирают черные пятна обморока.

Моя сказка “жили долго и счастливо” окончена. Добро пожаловать в жестокую реальность, Нина. Твой муж способен на предательство.

Визуализация

Нина Бурова, 35 лет

Глеб Буров, 45 лет

Арсений Буров, 14 лет

Марк Буров, 12 лет Алёна Бурова, 8 лет

Глава 2. Я просто устала

— Нина, — меня из липкой темноты вытягивает тихий голос Глеба.

Холодный край стакана касается моих губ, и я машинально делаю глоток воды.

— Мам, — слышу обеспокоенный хриплый голос Арсения. — Ты как?

Поднимаю на него взгляд. Он так похож на своего отца. Черными глазами, высокими скулами.

— Так, давайте без сюрпризов, — Глеб отставляет стакан и помогает мне встать на ватные ноги. — Перекусите и за уроки.

— Там есть еще суп… — шепчу я.

— Мам, — пищит Аленка.

— Я просто устала, золотко…

— Мам, выпей еще воды, — испуганно шепчет Марк.

— Маме надо отдохнуть, — Глеб подхватывает меня на руки. — Сидим мышками, — оглядывается на Арсения, — а про директора позже поговорим.

— Да там ничего такого, на самом деле… правда. Мам, ну ты чего? В первый раз, что ли?

У меня нет сил взбрыкнуть или оттолкнуть Глеба. Голова кружится и тошнит.

— Не дергайся, — едва слышно говорит он и выносит меня из кухни. — Паш, звякни Гале.

Галя — наш семейный доктор. Она с нами уже десять лет. Почти член семьи, однако я не хочу ее сейчас видеть.

Я просто перенервничала, и давление упало. Ничего особенного.

— Отпусти меня…

— Тихо, Нин, — Глеб хмурится. На переносице пролегает глубокая морщина. — Тебе надо прилечь.

— А тебе уйти.

— Нет.

— Как ты мог… Господи…

Поднимается по лестнице. Ступенька за ступенькой. Смотрит перед собой. Лицо — камень. Лишь глаза горят отрешенной мрачностью.

Ногой открывает дверь, вносит меня в нашу спальню и кладет на кровать, к изголовью которой он сегодня ночью привязывал мои запястья. Он пытал меня поцелуями, а после обнимал меня сильными руками.

— Проваливай…

Он накрывает меня второй половиной одеяла, после подходит к двери и запирает ее на замок. Стоит минуту ко мне спиной, проводит ладонью по щеке и разворачивается ко мне.

— Нина…

— Замолчи.

— Я лишь раз… Только один раз, — хрипло шепчет он. — Я знаю, что я не должен был этого делать, Нина. Но сейчас мне от этого не легче. Ты моя жена. Я тебя люблю, никакая интрижка этого не изменила.

— У тебя будет ребенок…

— А еще у меня их трое, — подходит к кровати и сверлит меня черным взглядом. — Трое любимых детей, которых я хотел.

— Что же ты…

— Не подумал о них? — усмехается. — Что я должен ответить на этот вопрос? Что я эти три месяца себя говном чувствовал?

— Ты должен уйти, — шепчу я. — Ты не имеешь права больше находиться здесь.

— Я не уйду. Нина, я действительно сожалею. И я тебе не лгу.

Взгляда не отводит и ждет того, что я приму его сожаления и пойму его.

— Это… — задыхаюсь. — Глеб, ты нагулял ребенка. Чего ты ждешь от меня? Что я приму его? Может, — сажусь. — Ты сейчас предложишь познакомиться с твоей беременной сучкой?

Я хочу открыть рот и просто орать на него, чтобы выплеснуть все отчаяние, которое жжет глотку ядом.

Но внизу дети. Наши дети, которые не заслужили всего этого.

— Я хочу… Я не знаю… Я хочу, чтобы ты была моей женой, с которой я могу все это обсудить.

— Я готова обсудить с тобой развод… — мои руки как безвольные ветки.

И меня опять ведет в сторону от слабости. Я падаю на подушку.

— Нина, — Глеб похлопывает меня по лицу. — Посмотри на меня.

— Не хочу на тебя смотреть, — пытаюсь отпихнуть его лицо пятерней, а он прижимает мою руку к кровати.

— Ты единственная женщина, которую я любил и люблю. Слышишь? Мы это пройдем вместе. Не отталкивай меня.

— Ты сам себя слышишь? — в изумлении всматриваюсь в его глаза. — Я не хочу этого проходить, Глеб. Ты как себе это представляешь?

— Я не знаю! — он неожиданно рычит в мое лицо. — Не знаю!

— А наши дети?

— Я не знаю!

Отшатывается от меня, опирается локтями о колени и накрывает лицо руками:

— Хорошо, Нин, я решу этот вопрос.

Я улавливаю в его голосе нехорошие нотки гнева. Он не тот человек, который кричит при ярости. Если его накрывает злоба, то он становится тихим.

— Что ты решишь?

— Я не должен был всего этого тебе говорить, — убирает руки с лица и смотрит в пустоту. — Исповедовался, мать твою… — хмыкает. — Что ж я за идиот-то такой? И действительно. Чего я ждал?

Смотрит на меня:

— Прости. Ты ведь женщина. Жена и мать, а не друг. Слушай, я… — делаю паузу. — Я буду против развода. И дети, я думаю, не обрадуются такому раскладу. У Арса ведь и так проблема за проблемой, Нин. Он ведь сорвется. А Марк, а Алёнка?

— Не прикрывайся детьми, Глеб. Не смей.

— Это должно остаться только между нами, — его лицо бледнеет.

— Облажался и хочешь сохранить лицо? — горько усмехаюсь я. — Остаться хорошим папочкой? Ты как это себе представляешь? Мне заткнуться? А что с твоей малолетней шлюхой? Ты и ее заставишь молчать? Заткнешь ее пасть деньгами? А потом? Потом ты на две семьи будешь жить? Так, что ли?

— А лучше все разрушить? Ты к этому сама готова, Нина? — зло шепчет он.

Меня подбрасывает с кровати. Я хватаю с тумбочки ночник, вырвав штепсель из розетки, и швыряю его в стену. Абажур отлетает, лампочка с тихим звоном разбивается.

— Мам, — пищит за дверью Аленка и дергает дверь. — Мам, мы супчик принесли. Мам…

Меня трясет крупной дрожью, и я не могу отвести взгляда от Глеба, который