Я не помню, когда начал писать. Я писал ребенком, мальчиком, юношей – я писал бессознательно, писал потому, что вокруг меня все писали, и я думал, что иначе и быть не может, что всем на роду написано писать, но первыми проблесками литературного образования я обязан Фету, моему дяде Афанасию Афанасиевичу Шеншину.

В один из его приездов в Петербург Шеншин заговорил как-то о молодежи, которая теряет много ценного времени на писание.

– Пишут, пишут, – ворчал он, – а зачем они пишут? Всякий, кто может держать перо в руках, воображает себя писателем. Гимназист, как и студент, берется за все, думает, что романы писать – это все равно что грядки копать в огороде… Скольких молодых людей я уже обдал ушатом холодной воды, сказав, что их поэмы, драмы, стансы не стоят выеденного яйца… А с них словно с гуся вода… Ничего не действует, продолжают валять, не унывая… Мне не бумагу жалко, а их самих. Ведь времени-то сколько загублено, и как бы они могли это же время употребить себе на пользу и на радость… Так нет же, не слушают старика. Ведь из тысячи только один пробьется, но каждый хочет думать, что он-то и есть этот тысячный. Ни время, ни неудачи, ни горькие разочарования его в этом не разубедят… просто болезнь какая-то, и ничего-то против нее не поделаешь…

Я, конечно, и не претендовал быть писателем, но я тоже, как многие гимназисты старшего возраста, испытывал потребность строчить, и мне страшно хотелось знать, что скажет Фет про мое «маранье», как он выражался. Я решился предложить подвергнуть себя испытанию.

– С большим удовольствием, – согласился Афанасий Афанасиевич, – скажу тебе откровенно мое мнение. Садись и напиши что-нибудь коротко, все равно что, какой-нибудь пустяк, что-нибудь, что ты видел вчера или сегодня, но, как написать, я тебе не скажу – сам должен знать. Сюжет мне безразличен, но я по манере передавать мысль смогу угадать беллетриста.

У меня еще сохранились в старой папке два листа, на которых я в этот вечер нацарапал «Городское происшествие».

Привожу рассказ в том виде, как он был представлен на суд грозного Фета.

ГОРОДСКОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

Картинка уличной жизни Петербурга

В Петербурге. Чудный весенний день. Лед прошел, но сирень еще не расцвела в садах. Воздух свеж, но солнце уже греет, и так светло, прозрачно, легко и весело кругом, а между тем… с Николаевского моста среди бела дня бросился в воду человек.

Две проезжавшие в пролетке дамы взвизгнули и участливо обернулись; несколько человек подбежали к перилам и с любопытством и вниманием устремили взоры вниз. На Неве видны были только расходящиеся круги и в центре их фетровая шляпа.

– Что случилось?

– Бросился… один… вон и шляпа евонная…

– Ах!..

– Неизвестно, кто такой, – раздается дребезжащий женский голос, – порядочный или простой?

В это время из воды показывается человеческая голова. Утопающий барахтается на поверхности.

– Во, во, во… вот он, – обрадовались на мосту.

– Не принимают, знать, там, – замечает мужичок, – вот его назад и выперло.

– Что ж его не спасают? – заговорил авторитетным тоном господин в цилиндре. – Скорей бросайте ему буек, веревку, – командует он кому-то в пространство. – А где городовой?..

Тем временем утопающий, взмахнув в последний раз руками, исчезает под водой.

– Ах!..

– Да где же городовой?

В публике оглядываются… А толпа на мосту становилась все гуще и гуще. Тут стоял и мальчишка – продавец шведских спичек, и мальчишка – продавец бумаги и конвертов и несколько мальчишек без спичек и конвертов, и чуйка, и картуз, и дебелая кормилица в красном бурнусе и кокошнике с лентами, которую в солнечные дни водят по набережной, и нянька с ребенком, и разносчик с лотком на голове…

– Да городовой-то где? – раздается опять авторитетный голос.

– Пришел, пришел…

Кто-то с портфелью под мышкой, проезжая по мосту, останавливает извозчика. С деловым видом господин в золотых очках старается рассмотреть:

– В чем дело?.. Упал кто?..

– Нет… а только вот человек бросился…

– Что же… вытащили?

– Нет… ушел.

Господин с портфелью под мышкой и в золотых очках с тем же деловым видом посмотрел на часы, толкнул извозчика и поехал дальше.

Прошло еще немного времени, как из-под моста показывается барка. Два мужика при помощи длинных шестов медленно двигали огромным баркасом с дровами.

– Эй, вот сюда, ребята, – кричат сверху, – скорей…

Барка подплывает к месту происшествия.

Несколько голосов сверху закричало «здесь, здесь», особенной пронзительностью отличался голос курсистки, которая, перегнувшись через перила, энергично мотала остриженной головой.

– Нет, уж теперь, пожалуй, поздно, – заметил кто-то в толпе.

– Именно, что так, а вот когда он выплыл, ему веревочку протянуть или буечек выбросить…

Мужики на баркасе методично опускают и вынимают из воды свои длинные палки, смотрят вверх, что-то кричат, им что-то отвечают… наконец, они вылавливают шляпу утопленника, встряхивают ее, осматривают…

– Нет, им не достать… не достать… а вот водолаза бы…

– Нет, да и для водолаза поздно.

Одна баба заохала, другая стала причитать: «Ох ты бедненький, ты… и чтой ты, прости господи, греха не убоялся ты… бедненький… Господи, помилуй»…

– Что это народ смотрит?

– Человек, говорят, утонул…

– Я-то с Васильевского острова шел… смотрю на мост, человек через решетку лезет… да так прямо… бух, а его, голубчика, еще перевернуло в воздухе, пока летел, и так головой в воду… крышка.

– Это ужасно! Ну как это, право, сколько раз такие случаи бывают и не заведут всего, что нужно… Ну где, в самом деле, спасательная лодка?.. Где? Ведь есть же речная полиция, которую для этого и держат…

– Удивительно, как это возможно среди бела дня на глазах у публики…

– Господа, – раздается протяжный, звучный и внушительный голос околоточного, – разойдитесь, что смотреть, разойдитесь.

В толпе бессмысленно озираются, сторонятся, кое-кто отходит, оглядываясь назад.

– Нет, а вот я помню, как с Тучкова моста…

– Господа, разойдитесь, пожалуйста.

Понемногу все расходятся. На месте происшествия остаются только два городовых да околоточный. Последний что-то записывает тупым карандашом в засаленную тетрадь. На следующий день его работа появилась в «Полицейских ведомостях»:

«Сегодня, 1 апреля, в двенадцатом часу дня, неизвестный лишил себя жизни и, несмотря на немедленно оказанную помощь находящихся в барке крестьян Ивана Кондратьева и Семена Петрова, вытащен не был. Самоубийца средних лет, одет был в гороховое пальто и темно-серую фетровую шляпу».

Столичные газеты перепечатали мелким шрифтом это известие в отделе «городские происшествия».

Глаза читателей лишь скользнули по этому отделу неинтересных происшествий… Да оно и понятно. Настали чудные весенние дни. Сирень в садах стала распускаться, с взморья дул приятный бодрящий ветерок, и так было светло, легко и весело кругом…

Фет читал мою рукопись долго и внимательно. По окончании он взглянул на меня. Но уже по тому, как на меня посмотрел, я понял, что он остался доволен моим рассказом.

Афанасий Афанасиевич не был тароват на ласки, я поэтому очень оценил, когда он потрепал меня по