– и лицом, и фигурой. Если бы убрать смуглую окраску кожи и выпрямить курчавые волосы, Голубого Дика можно было бы принять за брата Бланта Блекэддера. Выглядел бы он лучше и лицо было бы не таким злобным.

Ну, может, не в этот момент. Когда к душевным мукам, которые он терпит, добавляется физическая боль, лицо его становится поистине дьявольским. Даже поток воды, словно пологом, закрывающий его лицо, не может скрыть злобный взгляд, который он бросает на своего мучителя. Сквозь прозрачный покров видны губы, плотно прижатые к белым зубам, вызывающе и мстительно улыбающиеся, когда взгляд его падает на Сильвию. Он не стонет и не просит о милосердии, хотя мучения заставляют его извиваться в веревках с риском задохнуться.

Мало кто из присутствующих не знает, что он страдает от страшной боли; большинство, наоборот, знает об этом по собственному опыту.

И только когда один из присутствующих под влиянием своих воспоминаний произносит просьбу прекратить, пытка останавливается.

– Достаточно, я думаю? – говорит Снайвли, вопросительно поворачиваясь к молодому плантатору.

– Нет, черт побери, еще и половины нет, – следует ответ. – Ты не дал ему двойную порцию. Но неважно! Пока хватит. В следующий раз он проведет под насосом столько времени, что его толстый череп расколется, как кедровое полено.

Сказав это, Блант Блекэддер беззаботно поворачивается и присоединяется к сестре, предоставив надсмотрщику отвязывать страдальца.

Железная рукоять прекращает скрежетать, жестокий поток прерывается, и Голубого Дика, освободив от гаротты, уносят в конюшню.

Больше его никогда не подвергают такому наказанию. Молодой плантатор не может исполнить свою угрозу. Три дня спустя Голубой Дик исчезает с плантации. Утром этого дня, почти одновременно с его исчезновением, в персиковом саду находят тело Сильвии, с головой, разрубленной до самого подбородка!

Это сделано топором для колки дров. И нет никакой загадки ни в способе убийства, ни в том, кто его совершил. Предшествующие обстоятельства прямо указывают на Голубого Дика, и его ищут.

Ищут, но не находят. Как только объявлено о поисках, окружающие поселенцы, плантаторы и бедные белые, хватаются за оружие и садятся верхом. Кровных мастиффов пускаю по его следу, но, несмотря на их острое чутье к такой добыче и на старания их хозяев, им так и не удается вцепиться клыками в плоть мулата-убийцы.

Глава II. Блекэддеры

Во времена, предшествующие отмене рабства, не было местности, где бы рабство было таким жестоким, как в низовьях Миссисипи, известных как «Побережье». Особенно справедливо это по отношению к штату Миссисипи. На старых территориях к востоку от Аллеганского хребта рабство носило патриархальные черты; то же самое можно сказать о Кентукки и Теннеси. Даже в Луизиане снисходительность креолов смягчала условия жизни рабов. Но на больших хлопковых и табачных плантациях Миссисипи, а также на части побережья Луизианы все было по-другому; многие хозяева по полгода не показывались в своих владениях, и управление было поручено надсмотрщикам, людям безответственным и во многих случаях жестоким. Да и среди хозяев большинство не родилось здесь; это колонисты со всех стран, которые явились сюда, часто потеряв состояние, а иногда и лучшие черты характера.

Эти люди смотрели на рабов, как на скот; они думали не о счастье и благополучии рабов, а только о том, как бы побольше из них выжать.

Было бы ошибкой сказать, что все плантаторы с Миссисипи были таковы; неправильно также считать, что владельцы плантаций с Юга менее человечны, чем другие люди. Им не откажешь в великодушии, и среди них было много первоклассных филантропов. Проклятием был сам институт рабства; выросшие под его влиянием, они мыслили и действовали неверно; но, боюсь, не хуже, чем я или вы, если бы мы жили в таких же обстоятельствах.

К несчастью, гуманные люди были исключением среди плантаторов низовьев Миссисипи. И такой страшной была репутация этой местности, что стоило пригрозить рабу из Виргинии и даже из Кетукки и Теннеси продажей или высылкой туда, как он немедленно смирялся со своей участью!

Слово «Побережье» было пугалом негритянских детей и ужасом взрослых.

Плантатор Блекэддер, родом из штата Делавэр, был из числа тех, кто создавал эту злую репутацию. Он переехал в Миссисипи в молодости и купил дешево землю на той территории, что продавали индейцы чокто.[2] Приехал он бедным человеком, но так и не попал в число аристократов-плантаторов штата. Однако именно по этой причине он отличался тем, что, по его представлению, было его естественным правом, – деспотичным отношением к тем чернокожим беднягам, что оказались в его власти. Во многих случаях они сами были виновны: было известно, что плантатор Блекэддер покупает рабов дешево, и его «скот» считался худшим в той местности, где была расположена плантация. Несмотря на их дурную репутацию, для них всегда находилась работа; и никто лучше Блекэддера не умел заставить их выполнять эту работу. Если чувства долга оказывалось недостаточно, их всегда избавлял от лени хлыст в руках человека, который охотно его применял. Этим человеком был Снайвли, надсмотрщик, который, как и сам Блекэддер, был родом из Делавэра.

На плантации Блекэддера наказания применялись часто и всех разновидностей, знакомых шкуре негра. Иногда негров даже калечили, хотя и не сильно. Если негр пытался увильнуть от работы, ссылаясь на зубную боль, зуб мгновенно выдергивали, хотя на нем могло не быть ни следа болезни!

При такой строгой дисциплине плантация Блекэддера должна была бы процветать, а ее владелец – стать богатым человеком. Так, несомненно, и было бы, если бы прибыль постоянно не уходила, так что хозяин плантации оставался сравнительно небогат.

«Сточной трубой» был собственный и единственный сын Сквайра, который вырос тем, кого называют «повесой» или «диким парнем». Он был не только диким, но и злобным, и, что особенно расстраивало отца, стал в последние годы отчаянным мотом. Он держался дурного общества, предпочитая «белые отбросы»; делал ставки на петушиных боях и играл в азартные игры; посещал все попойки на десять миль в округе.

Сквайр был снисходителен к вкусам молодого человека, его единственного сына и наследника. В молодости он сам был таким же. Поэтому его кошелек, закрытый для остальных, был открыт перед Блантом, даже в самых низких его делах. Гораздо менее щедр был он к своей дочери Клер, девушке, наделенной большой красотой, а также обладающей положительными качествами, свойственными женщинам. Да, конечно, это она стояла на пороге, когда Голубого Билла наказывали насосом. Правда также, что она не проявляла сочувствия к страдальцу. Тем не менее кое-что смягчало эту явную жестокость ее сердца: она не понимала,