Так упрекала молодая женщина старую. Но голос ее звучал ласково. Свесившись с крыльца, она торопливо застегивала на груди платье. Ее светлые, непривычные для горянки, волосы нежно золотило утреннее солнце. Оно уже захватило крыльцо, а ворота еще оставались в тени. И потому казалось, что даже солнце выбрало для своих ласкающих лучей молодость и стороной обходило старость.

Так они и стояли друг против друга — одна на солнце, а другая в тени, словно день, вступающий в силу, и день уходящий…

— Вай! — наконец опомнилась Аминат. — И что за утро сегодня. Так, видно, и не дадут мне выйти со двора. То куры взбунтовались, то невестка кладет камень поперек дороги. Зачем иду к роднику? А затем, что и орел не только добычи ради летает над горами! — Произнеся это изречение, Аминат гордо распахнула створку ворот и вышла на улицу.

Миновав крайнюю саклю аула, она помедлила у спуска к реке и, махнув рукой, пошла вниз по склону, как бывало в молодости, вместо того чтобы обойти его, — так делала она вот уже много лет. Мелкие камешки звонко скатывались вниз, резали ноги сквозь тонкие чувяки.

Но Аминат не чувствовала боли, потому что на душе ее было легко и ясно. Еще издали она заметила Умужат и Патасултан. Зажав между ног пустые кувшины, они оживленно тараторили.

Аминат заинтересовалась: о чем это они говорят? Ноги ее заработали еще быстрее. Чуть не кубарем скатилась она с горы.

— Здравствуйте, сестры! Пусть день ваш будет радостен и подарит охапку добра! — выдохнула она.

— Здравствуй, сестра Аминат, ты что, сегодня спала сном Шамай? — повернулась к ней Умужат, недовольная тем, что их беседу прервали. Всю жизнь она держала голову так прямо, что никого не удостаивала поворотом шеи. А если оборачивалась, то всем телом. Сейчас она намекала на то, что Аминат проспала и поздно пришла к роднику.

— Откуда мне, простой смертной, спать сном Шамай? Для этого мой муж должен работать в райкоме партии, — парировала Аминат, — а он, как известно…

— Уверяю вас, — перебила ее Патасултан, которой совсем неинтересно было слушать про мужа Аминат, — уверяю вас, что Шамай сейчас досматривает седьмой сон. И как это у нее не болят бока?

— Я, сестры, ей нисколько не завидую, — подхватила Аминат. — Она, если вдуматься, самый несчастный человек. Лишать себя такой благодати! — И Аминат, оглянувшись вокруг, словно видя все это впервые, а не девяносто первый год, всей грудью вдохнула свежий утренний воздух.

— Ах, до нее ли нам сейчас, сестра! Лучше скажите, есть ли какие вести из города? — спросила Патасултан.

При этих словах Аминат заволновалась. Ее маленькая головка, похожая на сухую тыкву на тонком стебле, забытую на бахче и перезимовавшую там, поворачивалась то к Умужат, то к Патасултан.

— И когда только все это кончится, — вздохнула она. — Другие хоть звонят, рассказывают, как идут экзамены. А наш сорвиголова…

— И наш молчит! — призналась Патасултан. — Давайте, сестры, посидим немножко, отдохнем…

И, словно под тяжестью забот о своих внуках, три старухи отошли в сторону и присели на плоский камень, уже чуть нагретый солнцем. Три медных кувшина, как три стройных блестящих витязя, выстроились у их ног.

— Вот уж и забыла, что хотела сказать, — пожаловалась Патасултан. — Что-то с головой творится… Будто моя мельница мелет чужую муку…

— Ты говорила про сон, — пришла ей на помощь Умужат.

— И верно… так вот, вижу я, будто мой Жамалудин летит как птица. Я кричу: «Жамалудин! Вернись! Опустись на землю, ты же разобьешься». А он, сестры, только смеется и, представьте, поднимается все выше и выше.

— Какой хороший сон, — не без зависти выдохнула Аминат. — Когда я была беременна своим первым, Алибулатом, я тоже видела во сне, будто мой муж Байсунгур летал. Иншааллах! Вот увидишь, он поступит.

— А вот я не вижу никаких снов, потому что вообще не сплю, — сообщила Умужат. — Неужели моя внучка, моя Мугминат, может провалиться? Ведь она так мечтает стать агрономом. «Бабушка, — говорит она, — когда я кончу институт, я все эти горы покрою виноградниками…»

— Если бы вы только видели, как мой Машид рисует! И все меня! То как раскатываю тесто, чтобы приготовить чуду с творогом. То на крыльце шепчу свое утреннее заклинание! Даже нарисовал всех нас у родника. И как мы стоим, а кувшины у ног лежат и горлышки друг к дружке повернули, словно шепчутся! Да так похоже! И когда только он нас подглядел, окаянный! А как он нарисовал эту гору! Если поставить их рядом, ни за что не разберешь, какая нарисованная, а какая настоящая. Неужели, сестры, мой внук не поступит?!

— Твой-то поступит! Он и гору просверлит, и море укротит. А вот наш Жамалудин… Вы же знаете, какой он робкий… Все знает, а товар лицом показать не может. Сидит и молчит, словно язык проглотил. «Бабушка, — сказал он мне уезжая, — вот выучусь и первой тебе вставлю новые зубы. А потом всем другим старикам и старухам — и всем бесплатно. Вечерами буду ставить, после работы, а всех сделаю молодыми и красивыми…» — Тут голос у нее сорвался, и Патасултан всхлипнула.

Но вдруг Умужат, сидевшая, как всегда, прямо, словно аршин проглотила, повернулась всем телом в сторону аула и закричала:

— Сестры! Вы ничего не видите? Это же сюда бежит Омарчик!

— Вуя! — Старухи с живостью повскакали с камня и бросились навстречу бегущему мальчику.

— Неужели новости? Дай аллах, чтобы хорошие! — задыхаясь, проговорила Аминат.

— Ой, огненная молния прошла по моему телу! — воскликнула Патасултан.

— Говори скорее! — еще издали закричала Умужат Омару.

— Наша Мугминат приехала! — громко сообщил Омар.

И горы тотчас подхватили: Мугмина-ат приеха-ала!

Наконец Омар здесь, рядом… Но что это? Почему он не смотрит на них? Почему опускает свою бритую голову?

— Вабабай! Неужели двойка? — прошептала Умужат и без сил опустилась на землю.

— Двойка! — подтвердил Омар.

— Вай! Вай! Говоришь, двойка! — вскинулась Аминат. — А моего Машида она не видела?

— Тоже приехал! — сообщил Омар. — Учитель велел ему нарисовать глиняную вазу.

— И что же? — Аминат так и впилась глазами в Омара.

— Бабушка Аминат, — взмолился Омар, — он нарисовал очень красиво, честное слово, но учитель… учитель… — Голос у Омара задрожал. — Учитель все равно поставил ему двойку. Потому что, он сказал, Машид не умеет рисовать тень от кувшина.

— Сестры! Вы слышали, сестры?! — Аминат покачнулась и раскинула руки, словно не зная, за что ухватиться, чтобы не упасть. — Он нарисовал кувшин, мой мальчик, он очень хорошо нарисовал кувшин, а с него потребовали какую-то тень! Неужели он не сообразил сказать учителю, что не всегда от кувшина падает