стул. — Памятным ей, неповторимо элегантным движением он помог ей снять шубу, но потом долго и неловко возился с вешалкой, кажется, у него дрожали руки; наконец сумел повесить.

Несколько минут сидели и смотрели друг на друга. У него на правой руке — тонкое обручальное кольцо, как было когда-то. Кольнуло что-то вроде ревности. Что у неё тоже есть кольцо, и не только кольцо, но и муж есть — она напрочь забыла. Стёрлось из сознания.

— У тебя есть жена? — указала она глазами на кольцо.

Он несколько секунд, прищурившись, смотрел на неё, словно пытаясь понять, о чём она. Потом утвердительно качнул головой.

— Когда ты приехал? — спросила она. Было трудно говорить. Просто технически трудно: не выговаривались слова.

Он снова смотрел на неё, как будто не понимая. Потёр лоб, словно соображая, и ответил:

— Сегодня. Прямо сейчас.

— А где ты живёшь? — она тоже очень плохо соображала.

— Здесь, — он показал взглядом вверх, — в этой гостинице.

Подошёл официант. Она заказала зелёный чай и тотчас о нём забыла. Они сидели и молча смотрели друг на друга.

— Ты приехал один? — спросила наконец она, имея в виду его жену.

Он опять сделал видимое усилие, чтоб понять. Наконец понял и кивнул.

— Зачем ты приехал? — после паузы сумела сформулировать она.

Он на несколько секунд задумался, чуть сморщив лоб, и наконец ответил:

— Не знаю.

— Как не знаешь? — удивилась она. — Ты же зачем-то приехал?

— Чтобы быть здесь. — Он помолчал, словно пытаясь сообразить, что бы ещё сказать, но не придумал и проговорил только:

— Лучше я не умею объяснить.

Они ещё некоторое время молчали. Может быть, долго. Прасковья попыталась пить свой зелёный чай, но получалось плохо: чай совсем остыл.

Он тёр лоб, закрыв лицо ладонью. Прасковья почему-то всё время видела его обручальное кольцо.

— Парасенька, — обратился он к ней тем давним именем, которым её никто никогда больше не звал и от которого у неё заболело внутри. — Я приехал потому, что мне это было разрешено. Раньше не разрешалось, — он внимательно глядел в свою недопитую кофейную чашку. — Тебе, надо полагать, сообщили, что я погиб. — Она коротко кивнула. — А я, к счастью или к несчастью, выжил, — он болезненно поморщился. — Спасли меня самые что ни наесть международные террористы, враги рода человеческого, — он одновременно поморщился и усмехнулся. — А наши воины света за то, что выжил, ну и так, по совокупности заслуг, упекли в наш чертовский Гулаг. Я и не знал, что у нас это есть. Притом вовсе не в Сибири. Это был элегантный, современный, усовершенствованный Гулаг, вернее, шарашка при нём. Впрочем, там я приобрёл много ценных навыков и умений. И даже кое в чём продвинул нашу дьявольскую науку. Такой вот curriculum vitae. О тебе я кое-что прочёл в интернете за последние три дня. До этого текущих новостей я был лишён. Восхищён, но не удивлён твоими успехами.

Он говорил монотонно, точно докладывал начальству, и в конце доклада словно выдохся и безмерно устал. Прасковья жадно смотрела на него и молчала. Не могла говорить. Они ещё посидели молча, неотрывно глядя друг на друга.

— Парасенька, может быть, хочешь поужинать? Ты ведь с работы, как я понимаю, а здесь, кажется, несколько приличных ресторанов, — в его голосе была смертная тоска.

2

Прасковья отрицательно покачала головой. Как удивительно: двадцать с лишним лет назад они гуляли в этих местах, и он всегда заботился о том, чтобы её повкуснее накормить. С этого всякий раз начиналась их встреча: она выходила после занятий, и они шли обедать. И ей это очень нравилось: поесть в хорошем ресторане было тогда для неё ценной оказией.

— Нет, Богдан, спасибо, не хочу, — помотала она головой. — Я…я обнять тебя хочу, — это выговорилось само собой.

Он сделал едва заметное движение от неё и взглянул с испугом.

— Когда-то мы с тобой ходили в театр и на каток — помнишь? Есть теперь каток на Красной площади? — он ещё раз чуть отодвинулся, улыбнувшись жалкой улыбкой.

— Кажется, нет, — покачала она головой. Выходит, он, как и она, вспомнил самое начало. — А если б был, мы пошли бы с тобой на каток? — усмехнулась она. — Ты, в самом деле, помнишь то время?

— Конечно. Всё-всё помню. — Он словно посмотрел куда-то вглубь себя. — «Царя Бориса» в Малом театре помню, — он улыбнулся той же жалкой полуулыбкой.

— Прошли те времена,

Когда Руси шатание и беды

Врагам над ней готовили победы!

Она стоит, спокойна и сильна,

Законному внутри послушна строю,

Друзьям щитом, а недругам грозою!

— продекламировала Прасковья из «Царя Бориса». Голос был почему-то хриплый и грозил оборваться.

— А ведь и впрямь, кажется, так, — откликнулся он всё так же бесцветно. — Кажется, Русь стоит. И это вселяет сдержанный оптимизм. Слава Богу, что не случилось большой смуты.

— И твой вклад весьма велик в то, что не случилась, — она протянула руку к его руке, но ему вдруг понадобилось размешать давно остывший кофе. Она почувствовала себя оскорблённой.

— Ну, всё то, что было — это ургентная мера, кавалерийская атака, на ней жизнь не построишь, — отверг он её похвалу. — Страна должна богатеть, планомерно укрепляться, вооружаться. Это единственная надёжная мера против смуты. А правда, что страну переименуют в Русь? И к ней присоединится несколько ближних стран?

Он говорил с усилием. Ей показалось, что говорит он об этом, чтоб не говорить о чём-то ином, что хочет скрыть.

— Да, есть такая идея… но вряд ли… — ответила она рассеянно. — Богдан! — решилась она наконец, — Мне бы хотелось побыть с тобой… как это сказать… наедине, в замкнутом пространстве. Без людей.

Он молча смотрел на неё, словно опять не понимая, чего она хочет.

— Давай поднимемся в твой номер, — попросила она. — Пожалуйста.

— Парасенька, но… видишь ли… — он замолчал.

Прасковья почувствовала, что вот-вот расплачется от обиды. Он решительно отвергал её. А она — обидно его любила. Все эти годы любила. И сейчас любила до боли, до умопомрачения. У него есть жена? Бог мой, какая разница! Кому станет плохо от того, что обнимет его? Прижмётся к телу, положит голову на грудь, на самую шёрстку. Она столько лет мечтала об этой шёрстке. А он категорически этого не хочет. Она собрала остатки достоинства.

— Хорошо, Богдан. Рада, что мы увиделись. Уже поздно, мне пора. — Она сама понимала, что голос её звучит жалко. — Провожать меня не надо. — Она поспешно встала, ощущая, что вот-вот брызнут слёзы.

— Парасенька, — он тоже встал