ребятами попали в никуда…

Тогда же мучил, помнится вопрос –

Я, выросший на книжках и геройствах,

Наивно полагал:

Когда ты людям делаешь добро

И только,

То – они тебе добро.

Но, оказалось, в жизни всё не так:

Скорей наоборот – и в этом fuck…

Меня всё это раздражает до сих пор.

Короче, Сшибочкой По-Павлову назвать

Готов я этот сладостный момент.

Но в девятнадцать – двадцать он у всех, пожалуй.

Досадно, если в тридцать затянулся…

…Итак, я звал эмоций. Что ж – пришли…

Я уходил из дома – это поза.

В квартирах ночевал, кипела доза

И девушка от ломки обмочилась

На серые кроватные листы,

Хозяин со шприцом в паху ходил

От вен, ушедших ото всех и вся

Конечностей. Он грязно так смеялся…

Менты с визитом раз на дню…

Не помню, что тогда я написал.

Писал ли я?.. Я ржал – работал Gunjeeeeeeeeee.

И в терминатора играл под LSD…

А в это время мой весёлый друг,

С которым мы играли и писались,

Бросался в своём водочном бреду

С моста от Горьковской до Марсового Поля,

Но не погиб: про маму вспомнил – всплыл…

В психушке сутки, даже не звонил…

А дальше всё опять – концерты, водка,

Бросанья под машины, суицид…

Потом уж после всё же спохватился:

Укол – и сыт…

Что ж я?.. А я назвался

В кругах знакомых Птицей Заводной,

Поскольку заводил и заводился

И мог летать… Я всё летал во сне…

И пёрло. Распирало от эмоций…

Писалось – вспомнил… Кто писал моей рукой?..

Я думаю теперь: мой бедный мальчик,

Кому ты пел? Кого учил летать?

Друзей? Знакомых, родственников, близких?..

Жена послушно плакала. Страдала…

Где вы теперь, знакомые мои?

В тюрьме? От передоза…? Я не вижу

И не хочу увидеть их следы

На сгибах… Кто-то мне давно стучал:

Взаймы… И скорую, поскольку вот – в подвале –

От закипания раствором крови

Второй знакомый «Просто умирает»…

Я дал. Я позвонил… Но это после…

В те времена же вспомнил я о маме,

Когда под прогрессивными грибами

Увидел я людей, одетых в маски,

Спускаясь эскалатором метро…

Как будто белый грим на них одели.

Вот: сплошь и рядом всё они… Они…

И страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…

Ко мне вернулось ощущенье детства –

Я побежал и в воздухе драконы,

Но не спастись, не убежать, не деться:

Не отпускает и не отпускает…

Потом меня продернула измена,

Что бешенством я где-то заразился…

Тогда от всех и вся сбежал я к маме

И целую неделю провалялся

Под серым потолком… Не ел, не мылся.

В подушку мокрую всё тёк больной слюною

Своей измены… «Господи, послушай!

Оставь меня пожалуйста в живых…»

Эмоции ушли: переломался…

Но год ещё я пошло пил:

Эмоций память долго отпускает…

Майлз Дэвис, как тебя я понимаю…

Концерты шли. Я пел. Плясали девки…

Жена хотела завести ребёнка.

Я не хотел…

Я помню этот день,

Когда ел бигус дома от похмелья,

Спеша с ночным концертом в модный клуб…

Чтоб ты перевернулся, хренов бигус!

(С тех пор его не ем и ненавижу).

Мне макароны симпатичны больше:

Посыпал перцем, кетчуп – и порядок.

Но не о том. После концерта Птица –

Так про себя я звался в тот период –

Спешил рвануть с визитом к новым девкам

И трахаться «хоть сутки на пролёт»…

Я думаю сейчас: мой бедный мальчик,

Кто был с тобой тогда и кто сейчас зовёт?..

Приехал в клуб… Вода, пинцет, драконы…

На саунд-треке вроде всё нормально…

Я помню шел на сцену с первой темой.

Ребята улыбались, волновались.

Я помню боль и как ушел со сцены,

Оставив саксофон в полу валяться,

И дорогой холодный пол сортира,

И «Господи, оставь меня в живых.

Пожалуйста…»,

И мысль: ну только б не аппендицит;

Гримёрка, пол, диван, охрана – обыск,

Такси, блюётся красною струёю…

В парадной головой к стене на Петроградской

Я прошу: Звоните в Скорую…

И страшно, страшно, страшно, страшно, страшно…

Так страшно, где никто помочь не может…

Реанимация… Напротив – человек

С обрубком кровоточащей ноги…

Я в капельницах…

А в дверях… Испуганное мамино лицо…

Что вспомнить мне ещё из тех времён?

Цветным пятном осталась тётя Лора,

К которой с Колей ездили на дачу

В весёлый 63-й километр.

И Петроградская, где пелось и писалось,

Где плавали и хлопали драконы,

И мы мечтали с ним и вверх смотрели.

Где сотни тех, кого лечил и парил

Разъехались по Родинам и странам…

Бог как-то спас потрёпанную птицу,

Оставив жить…

Я бросил пить и пр., ушли драконы

И память об эмоциях прошла,

Оставив мне одно желанье – выжить.

О! Это был чудесный Новый Год в больнице!

Так больно. Шмель, зажатый дохлый внутрь окна…

Прекрасный праздник…

Я перестал играть… И пустота…

Об стену кулаками… Как жена терпела?

Как помогла мне всё-таки картинку удержать?

Чтоб жил. А жить то было нечем…

И мы с ней вместе побежали к Богу,

Пытаясь мир наш вместе с ним построить.

И дочка… Серафима родилась…

Тогда придумал я забавный метод:

Чтоб как-то на поверхность да всплывать,

Проблемы себе нужно создавать

И их решать. Но быть должны под силу.

Я начал «поступать», потом бросать.

Там было скучно всё: там рыли мне могилу

Учителя…

Но многое я взял… Когда не спал ночами,

Потом вставал и к душу в пять утра

В тупом желании

научиться Свингу,

Английский одолеть…

С коляской, методично в сон качая

Девчонку, не желающую спать,

Гулял под дождь и снег…

Я был влюблён в неё, и маленькая фея

Мне улыбалась, крыльями звоня:

Так хлопали мне крыльями драконы…

Меж тем с женою мы ходили к Богу.

Тогда я понял, что такое Боль:

Другая боль – не та, что там: в больнице

Была…

А та, что есть во мне, в тебе, во всём и в каждом

Движении и мире заключённая и запертая –

Она всегда во мне и мной писала;

Что больше не писать я не могу.

Я стал писать…

Как объяснить вам, что такое Боль?

Ты чувствуешь её в глазах соседки

В метро,

В полёте птицы… Птицы… Птицы… Птицы!..

Меня так звали… Страшно, страшно, страшно…

Не бойся! Я писал про мир драконов…

О том, как понимаю этот мир…

О том, как безнадёжно мне бороться

С его дурацкой правильной машиной…

Такому сумасшедшему и маленькому мне…

И началась война. Я бросил вызов,

А мир меня увидел…

Я