— Вот почему я не сказал тебе раньше. Мне жаль, что это навевает на тебя плохие воспоминания, но это происходит. Условия уже оговорены. Единственное, что осталось ирландцу, — это встретиться с Лили. Если она ему понравится, контракт будет подписан и дата назначена.

Он не уточняет, что произойдет, если Лили не сможет угодить, но я знаю, что ничего хорошего из этого не выйдет. Для Джанни неудача даже самого незначительного масштаба непростительна.

Он продолжает более мягким тоном: — И ее zia (с итал. тётя) объяснит ей, что все это к лучшему, и что семья на первом месте, и что, если ее новый муж окажется хоть чем-то похожим на покойного мужа ее zia’s Энцо, он тоже окажется жертвой внезапной кончины. — Он делает паузу. — Тщательно спланированная смерть без свидетелей или доказательств. Случайная смерть, настолько хорошо разыгранная, что одурачила даже полицию.

Не сбиваясь с ритма, я говорю: — Я не убивала своего мужа.

Он улыбается.

— Я никогда не встречал никого, кто мог бы лгать так же хорошо, как ты.

— Перестань льстить мне, и я сделаю за тебя грязную работу.

— Она не послушает меня, Рей. Ты же знаешь, какая она.

— Да, мужчинам в этой семье очень неудобно, когда женщины думают только о себе.

Я уверена, что он хочет вздохнуть, но не делает этого. Он просто стоит и умоляюще смотрит на меня, пока я не сдаюсь. В любом случае, у меня нет выбора. Как глава семьи Карузо, Джанни принимает все решения. Когда-нибудь женщина станет главой одной из пяти итальянских преступных семей в Нью-Йорке. Я мечтаю, что проживу достаточно долго, чтобы увидеть это. До тех пор все, что я могу сделать, — это оказывать как можно больше влияния. Помогает то, что мой брат боится меня.

— Я хочу получить окончательное одобрение по поводу этого ирландца. Я поговорю с Лили от твоего имени, но если он мне не понравится, сделки не будет.

Джанни проводит языком по зубам. Наверное, он мысленно считает до десяти или чертыхается, желая, чтобы у него была сестра, больше похожая на его лучшего друга Лео. Послушная, тусклая девочка, у которой нет своего мнения ни о чем, кроме того, что велят ей иметь отец и брат. Вместо этого у него есть я. Женщина с плохой репутацией, и шпагой вместо языка.

— Согласен? — Я подталкиваю его.

— Ты не считаешь, что кто-то достаточно хорош для неё, — возражает он. — Мы будем вести этот разговор снова и снова в течение следующих двадцати лет.

— Неправда. Я могу быть разумной. — Он приподнимает бровь.

— Не делай такое лицо. Я просто хочу убедиться, что он не монстр.

— Уверяю тебя, он не монстр.

— Сейчас самое время отметить, что Энцо тебе тоже понравился.

Джанни морщится.

— Энцо был социопатом. Они очень хорошо притворяются очаровательными.

— Именно. Вот почему последнее слово должно быть за мной. Если кто-то и может распознать психа за милю, так это я.

У него нет аргументов для этого. Это правда. Я заработала свой чудовищный радар нелегким путем.

Джанни смотрит на меня с непроницаемым выражением лица так долго, что я думаю, что проиграла. Но потом он удивляет меня, говоря: — Хорошо. Если тебе не понравится ирландец, брак расторгается.

Облегчение наполняет мое тело. Я выдыхаю, кивая.

— Но ты все равно должна рассказать Лили.

При звуке автомобильных шин, скрипящих по гравию кольцевой подъездной дорожки снаружи, мы с Джанни поворачиваемся к окнам. Судя по голосу, его это забавляет, и он говорит: — Я думаю, тебе лучше сделать это побыстрее.

Мои уши горят от гнева.

— Ты дерьмовый отец, Джи.

Он пожимает плечами.

— Это у нас в семье.

Я поворачиваюсь и выхожу, прежде чем хватаю нож для вскрытия писем с его стола и делаю то, о чем потом пожалею.

—

Я поднимаюсь по лестнице на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки за раз. На лестничной площадке я резко сворачиваю налево и направляюсь по другому коридору, в противоположном направлении от моей спальни. Мрачные портреты предков, написанные маслом в золотых рамках, сердито смотрят на меня, когда я прохожу мимо.

Не обращая внимания на расписные вручную фрески на стенах, переливы люстр из венецианского стекла и испуганную экономку, вытирающую пыль с листьев пальмы в горшке, я быстро направляюсь в дальнюю комнату. У меня нет времени, чтобы тратить его впустую.

Я останавливаюсь перед тяжелой дубовой дверью и стучу по ней кулаком.

— Лили? Это я. Можно мне войти? Мне нужно с тобой поговорить.

— Подожди секунду, zia! Я сейчас!… Я сейчас буду!

Из-за двери доносится слабый голос Лили. И полный паники. Может быть, она уже знает. Она очень умна для той, кто была защищена всю свою жизнь.

Я слышу какие-то звуки борьбы, затем странный стук. Обеспокоенная, я наклоняюсь ближе к двери.

— Лили? Ты в порядке?

Спустя нескольких долгих мгновений тишины моя племянница открывает дверь. Её щеки пылают, длинные темные волосы растрепаны. Белая футболка помята и сбилась набок из-под черных брюк для йоги. Она босиком и выглядит сбитой с толку, как будто только что проснулась. Что было бы странно, учитывая, что сейчас четыре часа дня.

— Прости, ты спала?

— Эм… Я тренируюсь. — Она указывает через плечо на телевизор на стене в противоположном конце комнаты. На экране женщина в ярко-розовом спандексе делает прыжки. — Если не возражаешь, я бы хотела продолжить.

Она собирается закрыть дверь, но я протискиваюсь мимо нее в комнату.

— Это не может ждать.

Как и во всем доме, ее спальня чрезмерно обставлена. Нет ни одного свободного дюйма пространства, который не был бы украшен бархатом, позолотой, зеркалами, богатыми обоями, искусно вырезанным деревом или витражным стеклом. По крайней мере, здесь цвета приглушенные розовые и зеленые. В моей спальне все черное, бордовое и золотое. Это похоже на бордель в Ватикане.

Покойная жена Джанни была большим специалистом в школе дизайна интерьеров католической церкви. Она умерла, рожая Лили, но ее уникальный вкус в декоре продолжает жить.

Я беру пульт дистанционного управления с комода, нажимаю кнопку, чтобы выключить звук телевизора, затем снова поворачиваюсь к Лили. Она стоит на том же месте, выглядя взволнованной.

— Что случилось, zia?

— Нет лучшего способа подготовиться к этому, поэтому я просто скажу, как есть. —