— Например?

— Я уйду отсюда, не встретившись с Лилианной и не оглядываясь назад, потому что в Коза Ностре полно других девушек, которые с радостью раздвинут передо мной ноги и получат преимущество для своих семей.

Она пристально смотрит на меня. У нее необычного цвета глаза, бледно-зеленовато-серые, как у русалки. На женщине, у которой нет желания убить меня и похоронить мое расчлененное тело в неглубокой могиле, они могли бы быть завораживающими.

— Я ненавижу тебя за эти слова.

— Добавь это в свой список.

Моя ухмылка — это то, что окончательно ломает ее.

— Прекрасно. Хочешь правду? Я тебе её скажу. Моя племянница хорошая девушка. Она заслуживает гораздо большего, чем быть проданной тому, кто больше заплатит, не имея права голоса в этом вопросе. Она заслуживает гораздо лучшего, чем мужчина, который женится ради денег, положения или власти. Она заслуживает, чтобы ее любили, лелеяли и уважали за то, кто она есть. Чего она не заслуживает, так это отсутствия права голоса. Или выбора. Или не жить своей собственной жизнью!

— Что заставляет тебя предполагать, что у нее не будет собственной жизни, если мы поженимся?

Рейна моргает. Один раз. Медленно. Как будто то, что я только что сказал, самая глупая вещь, которую она когда-либо слышала.

— Или что я не буду ее уважать? — Она кривит губы.

— Теперь вы играете со мной, мистер Куинн.

— Паук.

После секундного замешательства она спрашивает: — Простите?

— Зови меня Пауком.

— С какой стати мне это делать?

— Потому что это мое имя.

Она смеется. Это прекрасный звук. Кажется, это также удивляет ее, потому что она резко перестает смеяться, выглядя так, словно понятия не имеет, как позволила чему-то столь приятному слететь с ее губ.

— Тебя зовут...Пауком?

— Да.

— Твоя мать ненавидела тебя?

— Нет.

— Но она назвала тебя в честь насекомого?

— Это прозвище. А пауки — не насекомые. — Она хмурит брови и пристально смотрит на меня. — Почему ты пялишься на меня так, словно у меня между глаз растет рог?

— Потому что я думаю, что, видимо, упала с кровати этим утром и получила сотрясение мозга.

Я хихикаю.

— Это объясняет, почему ты хочешь оторвать мне голову.

Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но снова закрывает его.

— О, смотри. Маленькая гадюка потеряла дар речи. Держу пари, такое случается не чаще одного раза в год.

Сквозь стиснутые зубы она говорит: — Если бы ты говорил по-английски, а не, как “идиот”, у нас не было бы этой проблемы.

— Ооо, клыки вылезли.

Ее русалочьи глаза злобно сверкают.

— Прекрати. Издеваться. Надо мной.

— Или что? Ты воткнешь этот нож для вскрытия писем мне в грудь? — Ее взгляд скользит по столу брата, затем возвращается ко мне. По тому, как приподнимаются уголки ее губ, я могу сказать, что она наслаждается идеей ударить меня ножом.

— Попробуй. Я в настроении от души посмеяться.

— Ты бы долго не смеялся. Я думаю, эта встреча окончена.

— Извини, что прерываю тебя, девочка, но не ты здесь главная.

Это действительно выводит ее из себя. Румянец поднимается вверх по ее шее, сливаясь с румянцем на щеках. Она натянуто говорит: — Очевидно, нам больше нечего сказать друг другу.

— Это самая глупая вещь, которую ты сказала с тех пор, как вошла.

— Если ты не перестанешь ухмыляться мне, я не буду нести ответственности за то, что произойдет.

Я наклоняю голову и рассматриваю ее.

— Это из-за мужчин в целом, не так ли? Ты ненавидишь мужчин.

Ее зловещая улыбка будто с лица самого сатаны.

— Лишь немногие заслуживают этого.

Я знаю, что мы могли бы продолжать в том же духе, пока ад не замерзнет, поэтому решаю перейти к делу.

— Я восхищаюсь преданностью своей племяннице, мисс Карузо, но мне нужна жена, а не рабыня. Если мы с Лилианой поженимся, она сможет поступать, как ей заблагорассудится, при условии, что это не помешает моему бизнесу и не отразится плохо на мне.

Она изучает меня, без сомнения пытаясь решить, не лгу ли я. Затем вызывающим тоном спрашивает: — Она могла бы поступить в колледж?

Это меня удивляет.

— Она хочет поступить в колледж?

— Ее приняли в Уэллсли. Это школа для девочек…

— Я знаю, что это такое.

— ...чтобы тебе не приходилось беспокоиться о том, что она будет в обществе других парней.

Мой взгляд опускается на ее рот. Полный, сочный, алый рот, который, кажется, используется в основном для того, чтобы сыпать оскорблениями. Жаль. Это выглядело бы красиво, натянутое на головку напряженного члена.

— Я не мальчик, — тихо говорю я. Когда я снова поднимаю на нее взгляд, она выглядит взволнованной, но как будто пытается этого не показывать. — Что еще? С таким же успехом можно было бы проветрить все грязное белье, пока мы этим занимаемся.

— Тогда ладно. Ты пьешь?

— Не слишком, если это то, о чем ты спрашиваешь.

— У тебя вспыльчивый характер?

— У всех мужчин есть характер. — Она усмехается.

— Разве я этого не знаю. Я имею в виду, ты жестокий?

— Я второй в команде ирландской мафии. Что ты об этом думаешь? — Она сглатывает, отводит глаза, затем снова встречается со мной взглядом. Она облизывает губы.

— Я ... я имела в виду с женщинами.

И вот оно.

Я опускаю взгляд на ее левую руку, кружок черных чернил на безымянном пальце и, наконец, понимаю, что это за инквизиция.

Понизив голос, я говорю: — Я не твой покойный муж.

Она вздрагивает, как будто ее ударило током. Ее глаза расширяются. Она отступает назад, затем берет себя в руки и стоит на месте, расправив плечи и вздернув подбородок.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Это уже третий раз, когда ты лжешь мне, маленькая гадюка. Не делай этого больше.

Наши пристальные взгляды кажутся наэлектризованными, как будто нас соединяет невидимый провод, посылающий разряды энергии, переключающиеся взад и вперед. Мы смотрим друг на друга в трескучей тишине, пока мой член напрягается, а вена на ее шее пульсирует.

Тщательно контролируемым, леденяще вежливым тоном она говорит: — Я не подчиняюсь приказам, мистер Куинн. Я также не обращаюсь к взрослым мужчинам с нелепыми