Проектором управлял, давая большую частьобъяснений, Карл Нассмен, адвокат из Чикаго, — он оставил практику и открылсобственную консультацию по подбору жюри присяжных. При известном везении КарлНассмен и его сотрудники могли помочь отобрать оптимальный состав жюри. Онисобирали все данные, делали фотографии, записи голосов и подсылали к кандидатув нужный момент блондинок в обтягивающих джинсах. Карл и его коллегибалансировали на грани законности и этических норм, но поймать их былоневозможно. В конце концов, что незаконного или неэтичного в том, чтобыфотографировать предполагаемых присяжных? Полгода назад они провели интенсивныйтелефонный опрос в округе Гаррисон, месяца через два — еще один, спустя месяцеще, чтобы выяснить, каковы настроения в обществе относительно доходов отпродажи табака, и на основании этого представить модель идеального жюриприсяжных. Они не упускали ни единой возможности что-то сфотографировать,порыться в чужом грязном белье. У них было досье на каждого, кто гипотетическимог бы войти в жюри.

Карл нажал на кнопку, и снимок “фольксвагена”сменился невыразительным снимком многоквартирного дома с облупившейся краской,дома, находящегося где-то неподалеку, в котором жил Николас Истер. Щелчок — ина экране снова портрет.

— Выходит, у нас только три фотографии,относящиеся к номеру пятьдесят шестому, — сказал Карл с ноткой растерянности вголосе, оборачиваясь к фотографу — одной из бесчисленных своих ищеек. Тотобъяснил, что ему никак не удавалось подкрасться к парню, оставаясь при этомнезамеченным. Фотограф сидел на стуле у дальней стены лицом к длинному столу,за которым собрались юристы, эксперты и их полулегальные помощники. Ему все этопорядком надоело; улизнуть бы, думал он, ведь пятница, семь часов вечера! А наэкране только пятьдесят шестой, впереди еще сто сорок. Выходные обещали бытьужасными. Надо выпить.

Полдюжины юристов в мятых сорочках сзакатанными рукавами делали бесконечные заметки в блокнотах, время от временибросая взгляды на Николаса Истера, чье лицо светилось на экране. Эксперты всамых разных областях — психиатры, социологи, графологи, профессора-юристы итак далее — шуршали бумагами и колошматили компьютерные распечатки. Они незнали, что делать с Истером. Он был лжец и скрывал свое прошлое, но подокументам и по фотографии подходил.

А может, он не лгал? Может, в прошлом году онучился в каком-нибудь дешевом колледже в восточной Аризоне, который они простопропустили?

“Дайте парню отдохнуть”, — подумал фотограф,но просто молчал. Среди этих образованных и высокооплачиваемых шишек он былпоследним, чье мнение кого-то интересовало. Разговаривать — не его дело.

Карл откашлялся, еще раз взглянув нафотопортрет, и сказал:

— Номер пятьдесят семь.

На экране высветилось потное лицо молодоймамаши, и по крайней мере двое из находившихся в комнате рассмеялись.

— Трейси Уилкс, — объявил Карл, словно Трейсибыла их старой приятельницей. Все стали передавать друг другу бумаги. —Тридцать три года, замужем, двое детей, муж — врач.

Будучи членом двух загородных, двух спортивныхи кучи прочих клубов, Карл выдергивал эти сведения из памяти, одновременноорудуя кнопками проектора. Вместо красного лица Трейси на экране возник снимок,запечатлевший ее во время бега трусцой по тротуару: великолепный розово-черныйэластичный спортивный костюм, новенькие кроссовки “Рибок”, белый козырек отсолнца, нависающий над последним словом солнцезащитной оптики, красующимся наносу, длинные волосы, собранные в аккуратный “конский хвостик”. Перед собойтолкает коляску с грудным ребенком, специально приспособленную для подобныхпробежек мамаши. Трейси трудится, можно сказать, в поте лица. Стройная изагорелая, она не так худа, как порой кажется. Имеет кое-какие дурные привычки.Следующий снимок: Трейси в своем “мерседесе-фургоне” с детьми, из каждого окнавыглядывает собачья морда. А вот Трейси загружает багажник продуктами. Трейси вспортивных тапочках и плотно облегающих шортах с видом человека,вознамерившегося сохранить атлетическую форму до конца жизни. Ей нетрудно будетосуществить свое намерение, потому что она буквально загоняет себя всякого родадеятельностью, у нее минутки нет, чтобы хотя бы оглянуться по сторонам.

Карл прокрутил фотографии дома Уилксов:массивный трехэтажный загородный особняк всем своим видом просто кричал, что внем живет преуспевающий доктор. На этих снимках Карл долго не задержался, самоеинтересное он приберег напоследок: Трейси, опять насквозь пропотевшая, сидит впарке под деревом в безлюдном местечке, рядом в траве лежит ее изысканныйвелосипед, и она курит!

Фотограф глуповато ухмыльнулся. Это была еголучшая работа — сделанный с расстояния ста ярдов снимок докторской жены,украдкой пускающей дым. Он понятия не имел, что она курит, просто самостановился покурить у пешеходного мостика, как вдруг она пронеслась мимо. Онпочти час слонялся по парку, пока не увидел, как она остановилась и полезла в“бардачок”, пристегнутый к седлу велосипеда.

При виде Трейси, сидящей под деревом, все наминуту повеселели. Карл заметил:

— Можно с уверенностью сказать, что номерпятьдесят семь мы берем. — Он сделал пометку на листке бумаги и отхлебнул кофеиз бумажного стаканчика. Конечно, он возьмет Трейси Уилкс! Кому не хочетсяиметь в составе жюри жену доктора, когда адвокаты истца требуют миллионы? Карл,будь его воля, все жюри составил бы из докторских жен, да где ж их набратьстолько! А то, что она балуется сигаретами, — всего лишь маленькая компенсацияза множество ее достоинств.

Пятьдесят восьмым номером оказался рабочий сверфи в Инголсе, из Пасагулы — пятидесятилетний белый мужчина, разведенный,профсоюзный деятель. Карл дал на экран снимок его “форда-пикапа” и приступил кизложению сведений, когда дверь открылась и в комнату вошел мистер Рэнкин Фитч.Карл осекся. Юристы подтянулись и, внимательнейшим образом разглядывая “форд”,бешено застрочили в своих блокнотах, словно опасались никогда больше не увидетьподобного автомобиля. Консультанты тоже изобразили сумасшедшую активность, ссерьезнейшим видом делая какие-то записи — только бы не смотреть на вошедшего.

Фитч вернулся. Фитч был в комнате.

Он медленно прикрыл за собой дверь, сделалнесколько шагов по направлению к столу и обвел взглядом всех сидевших за ним.Набрякшие мешки под его потемневшими глазами обвисли. Глубокие морщины,пересекавшие лоб, сошлись вместе. Массивная грудь тяжело вздымалась иопускалась, в течение нескольких минут казалось, что Фитч — единственный, ктовообще дышит в этой комнате. Он размыкал уста, лишь чтобы есть и пить, иногда —чтобы говорить, но никогда — чтобы улыбнуться.