спешили управиться с покупками до того важного момента, когда их старый знакомый колокол не прекратит на время эту весёлую суету, и не призовёт всех к себе на молитву. Публика, стоящая в входа в церковь, была разной и по возрасту, и по облику своему. Здесь можно было видеть весьма пожилые пары, опекаемые со всех сторон младшими членами их семейств. Эти старики с удовольствием оглядывались по сторонам, убеждаясь, что ещё одну зиму они пережили, а до следующей ещё далеко. Подставляя лица солнечным лучам, здесь же неторопливо прогуливались и другие господа, по одежде которых можно было судить о некотором их достатке. Вот один из них приветствовал улыбкой знакомую даму, но через мгновение лицо его снова стало серьёзным — очевидно, ему было о чём подумать. Это был синьор Пьетро Бернардоне, зажиточный и весьма уважаемый в городе торговец тканями. Небольшого роста, обычно весёлый, разговорчивый и энергичный, этим утром он казался чем-то удручённым. Если бы рядом был наблюдательный человек, то он заметил бы, что Бернардоне только что побеседовал с другим господином, толстяком Джузеппе Альберти, держателем посудной лавки и его давним приятелем. Беседа длилась довольно долго и на всём её протяжении выражение лица Пьетро часто менялось, с каждым разом становясь все мрачнее. Несколько раз он закрывал глаза ладонью, восклицал что-то и порывался куда-то идти. Джузеппе его удерживал, что-то терпеливо внушал, успокаивал и, наконец, похлопав по плечу, оставил своего друга и удалился, вздыхая и покачивая головой. Бернардоне же, глубоко о чём-то задумавшись, остался стоять, и только заметив, что на него, такого неподвижного при всеобщей суете, стали обращать внимание, зашагал к церкви, отыскивая среди улыбающихся дам своих дочерей и супругу. Особых причин для волнений не было — приятель рассказал о вчерашнем ночном происшествии — что тут такого? Разве в семье не было известно о весёлой жизни сына, его проделках и похождениях с друзьями? Все знали об этом, до постыдных случаев дело никогда не доходило, и, следовательно, не было в этом ничего предосудительного. Но сегодня стало старшему Бернардоне как-то не по себе. Поселилось в душе неприятное тоскливое чувство и если бы всё тот же наблюдатель внимательно посмотрел сейчас на него, то с удивлением отметил бы, как сжались в тонкую линию его губы и перекосилось на миг лицо от какой-то мучительной мысли. Но не было рядом такого человека, а те, кто смотрел на это с небес, молча делали своё дело. Кто-то тронул Пьетро за рукав:

— Отец!..

Он вздрогнул и обернулся, перед ним был сын Джованни — его гордость и ежедневная радость, его надежда и тревога, извечный страх и всё большее непонимание. И так близко были его глаза, и так они были широко открыты, что Пьетро не нашёл что сказать, а только привлёк его к себе, неуклюже приобняв за плечи, и повёл за собой к низким ступеням церковной паперти, откуда, заметив мужа и сына, приветливо улыбалась им синьора Бернардоне. Там мысли Пьетро постепенно приняли оборот несколько иной — приветствия жены, дочерей и Лючии — их доброй и верной служанки — сделали своё дело и он, наконец, облегчённо вздохнул. Все были рядом — и Джованни, (Пьетро умилился, ему сейчас так и захотелось ласково назвать его Франческо («французик») — такое обращение к любимому сыну привёз он из своих поездок в любимые им французские земли), который рассказывал, окружившим его сёстрам, что-то очень смешное, и Лючия, наблюдавшая за молодёжью со спокойной улыбкой, и жена Джованна, от которой он вдруг услышал тихие слова:

— О чём говорил с тобой так долго этот Альберти? О ночном приключении мне хорошо известно. Лючия рассказала мне об этом во всех подробностях. Но, может есть что-то, чего я не знаю? Меня в последнее время посещают печальные мысли…

— Как, и тебя тоже? — Пьетро воскликнул так громко, что стоящие рядом обернулись. Джованна же продолжала, никого не замечая: — Вчера на исповеди отец Паоло меня как мог утешил, но откуда ему, такому молодому и неискушенному в этих вещах, знать дела семейные и, тем более, женские? Нет, решила я, сейчас нужно, понадеявшись на Господа (она осенила себя крестным знамением, Пьетро торопливо не преминул сделать то же), и самим прилагать усилия. Мне кажется, пришло время нашему Джованни помогать своему отцу в его делах. Это будет для него серьёзный шаг. Я говорила об этом вчера отцу Паоло, он с радостью, и, как показалось, с облегчением со мной согласился. Что скажешь, муж мой? — Ты всегда так правильно рассуждаешь, что мне порой становится не по себе. Конечно же, пример отца должен подействовать! Как же я сам об этом не подумал!

Мария значимо на него взглянула, а затем решительно произнесла: — Сделай так, чтобы сегодня вечером наш сын остался дома. Поговорим серьёзно. А сейчас пойдем, месса скоро начнётся. Нас много и нужно занять наши места заранее, чтобы никому не мешать. Дети, пора! Успокойтесь и ступайте следом за отцом…

Серьёзного разговора с сыном вечером не получилось и не могло получиться. Джованни, спокойно выслушав родителей, вдруг заявил, совершенно их этим поразив, что вскоре отправляется на войну. И просит у отца и матери прощения, благословения и содержания…. О грядущей войне с Перуджей слухи в городе ходили уже давно. Но последнее было так неожиданно, что и Пьетро, и Джованна не знали, что ответить. Ночь их была мучительной и бессонной. А уже через день их улыбающийся сын верхом на прекрасной лошади, в сопровождении уже знакомого нам силача Филиппо появился на центральной площади. Там он и прочие молодые люди — все его приятели по пирушкам и набегам на фруктовые сады — был благословлен падре Паоло и вся эта пёстрая, малочисленная армия отправилась прочь из города чтобы присоединиться к таким же ищущим приключений легкомысленным юношам из соседних городков… Когда затихла вдали их весёлая песня, Ассизи как-то сразу притих и загрустил. Словно горячую кровь выпустил городу какой-то неопытный врач, как больному, в том нисколько не нуждавшемуся… Оставалось только ожидать скорого возвращения этих весёлых, красивых и нарядных юношей из боя, где их души повсюду искала холодная сталь. Ожидать, дыша каким-то новым, прежде неведомым воздухом, обнаруживая в птичьем пении печальные и непонятные звуки, и наблюдая возникавшие то здесь, то там серые, прозрачные тени… А эти тревожные зарницы в небе? А эти вихри, кружащие желтоватую пыль на пустынных улицах? Тоска, тоска