Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я обернулся и увидел священника, стоящего в проеме часовни Девы Марии, — высокого, сухопарого мужчину в поношенной рясе. Его седые волосы с металлическим отливом были очень коротко пострижены, глаза глубоко запали, как будто он недавно болел, и впечатление это усиливала туго натянутая на скулах кожа. Лицо было странное. Человек этот мог быть солдатом или ученым, но это меня не удивило, когда я вспомнил, что на доске объявлений значилось, что он иезуит. Заметно было также, что боль — его постоянный спутник, и когда священник подошел, я увидел, как он тяжело опирается на палку из терновника и тянет левую ногу.
— Отец Верекер?
— Точно.
— Я разговаривал со стариком на кладбище, могильщиком.
— А, да, Лейкер Армсби.
— Если это его имя. Он сказал, что вы, возможно, сможете мне помочь. — Я протянул руку: — Кстати, меня зовут Хиггинс. Джек Хиггинс. Я писатель.
После недолгого колебания он пожал мне руку, но задержка произошла просто потому, что ему пришлось переложить палку из правой руки в левую. И все же в нем чувствовалась сдержанность, а может, это мне показалось.
— Чем же могу вам служить, мистер Хиггинс?
— Я пишу серию статей для американского журнала, — сказал я. — Исторических. Вчера был в церкви Святой Маргариты в Клейе.
— Прекрасная церковь. — Он сел на ближайшую скамейку. — Простите, я теперь довольно быстро устаю.
— Там на кладбище есть могильная плита, — продолжал я. — Возможно, вы ее помните? «Джеймсу Гриву…»
Он тут же перебил меня: «…который помогал сэру Клудесли Шовелу сжечь корабли в порту Триполи четырнадцатого января 1676 г.». — Он показал, что умеет улыбаться. — Но эта эпитафия широко известна в этих местах.
— По моим данным, когда Грив был капитаном «Орандж три», у него был помощник по имени Чарлз Гаскон, который впоследствии стал капитаном военного корабля. Он умер от старой раны в 1683 г., и вроде Грив привез его хоронить в Клейе.
— Понятно, — сказал он вежливо, но без особого интереса, и в голосе его послышалось некоторое нетерпение.
— На кладбище в Клейе нет никаких его следов, — сказал я. — Нет их и в церковных книгах. Я побывал в церквах в Уивтоне, Глэндфорде и Блэкни с тем же результатом.
— И вы думаете, что он может быть здесь?
— Я снова просмотрел свои записи и вспомнил, что мальчиком он был католиком, и я подумал, что он, возможно, похоронен на католическом кладбище. Я остановился в отеле в Блэкни и разговорился там с одним из барменов, который сказал, что в Стадли Констабл есть католическая церковь. Это действительно забытое богом место. Я искал его целый час.
— Боюсь, что зря. — Он встал, опираясь на палку. — Я в этой церкви двадцать восемь лет и могу уверить вас, что никогда не встречал какого бы то ни было упоминания о Чарлзе Гасконе.
Это был мой последний шанс, и конечно же разочарование мое вырвалось наружу, потому что я упорствовал:
— Вы абсолютно уверены? Как насчет церковных книг того времени? Возможно, есть запись о захоронении.
— Так получилось, что история этих мест — предмет моего личного интереса, — сказал он с некоторым ехидством. — Нет ни одного документа, связанного с этой церковью, с которым я не был бы по-настоящему знаком, и могу вас уверить, что ни о каком Чарлзе Гасконе нигде нет упоминания. А теперь извините меня, пожалуйста. Мой ленч ждет меня.
Священник сделал шаг, но тут палка его скользнула, и он чуть не упал. Я схватил его за плечо и нечаянно наступил ему на левую ногу. Он даже не повел глазом.
Я сказал:
— Простите, чертовски неловко с моей стороны.
Он улыбнулся во второй раз.
— Вы мне не сделали больно. — Он постучал по ноге палкой: — Проклятая неприятность, но, как говорят, я научился с ней жить.
Эти слова не требовали ответа, да священник и не ожидал его. Мы медленно пошли по проходу, и я сказал:
— Необыкновенно красивая церковь.
— Да, мы гордимся ею. — Он открыл передо мной дверь. — Мне очень жаль, что не смог вам помочь.
— Ничего не поделаешь, — ответил я. — Вы не возражаете, если я похожу по кладбищу, раз уж я здесь?
— Вижу, вас трудно убедить. — Но в голосе его не было досады. — Почему бы нет? У нас есть несколько очень интересных плит. Особенно рекомендую вам западную часть кладбища. Ранний восемнадцатый век и, по-видимому, работа того же местного мастера, что и в Клейе.
На этот раз он тотчас же подал руку. Когда я пожимал ее, он сказал:
— Знаете, мне ваше имя показалось знакомым. Не вы ли написали книгу о событиях в Ольстере в прошлом году?
— Я. Мерзкое дело.
— Война всегда мерзкая, мистер Хиггинс. — Лицо его стало мрачным. — Человек предстает со своей самой жестокой стороны. До свидания.
Он закрыл дверь, а я вышел на паперть. Странная встреча. Я закурил сигарету и пошел под дождем. Могильщик ушел, и на некоторое время я оказался на кладбище один, конечно если не считать грачей. Грачей из Ленинграда. Я снова подумал о них, но потом решительно выбросил эту мысль из головы. Надо было делать свое дело. Правда, после разговора с отцом Верекером особой надежды найти могилу Чарлза Гаскона у меня не было, да и, сказать по правде, мне казалось, смотреть-то там было не на что.
Я медленно шел от могилы к могиле, начав с западного края, обращая внимание на плиты, о которых он говорил. Они действительно были любопытными. С барельефами и гравировкой, выразительно, хотя и грубо изображающими орнамент из костей, черепов, крылатых песочных часов и архангелов. Интересно, но к Гаскону никакого отношения они не имели.
Осмотр всего кладбища занял час двадцать минут. В отличие от большинства нынешних сельских кладбищ, оно содержалось в очень приличном состоянии. Трава выкошена, кусты пострижены, встречалось очень мало заросших мест. Но в конце концов я понял, что ничего не найду.
Итак, Чарлза Гаскона нет. Стоя у только что вырытой могилы, я признал себя побежденным. Старый могильщик укрыл могилу брезентом, чтобы не дать дождю залить ее, и один его конец свесился в яму. Я нагнулся, чтобы поправить его, и, когда начал выпрямляться, заметил странную вещь.
В нескольких ярдах от меня, у стены под колокольней, лежала плоская могильная плита на холмике, покрытом зеленой травой. Плита эта относилась к раннему XVIII веку и была типичным примером работы местного каменотеса, о котором я уже говорил. Вверху был мастерски изображен череп со скрещенными костями, а принадлежала плита торговцу лесом по имени Джеремиа Фуллер, его жене и двоим детям. И тут я заметил, что из-под этой плиты как будто виднеется другая плита.
Моя кельтская кровь легко загорается, и меня охватило необъяснимое волнение, будто я почувствовал, что стою на пороге чего-то интересного. Я встал на колени и попытался взяться за плиту, что оказалось довольно трудно. Но вдруг, совершенно неожиданно, она поддалась.