чем? О чем я еще могу сейчас говорить! Мам, я не понимаю ничего. Что происходит-то?

Та встала и привлекла к себе дочь, крепко обняла.

– Бедная моя! Все так не вовремя, – кошка за Катиной спиной хмыкнула. – Родная моя, у нас мало времени. Надо торопиться, раз уж так вышло… Мне пора уходить. – Катя ахнула. – Тише, не спорь. Слушай! Я все продумала, никакой опасности нет. В гардеробной есть полка, где стоят мои шкатулки с драгоценностями. Среди них есть та самая, темного дерева, помнишь ее?

– Которую ты мне трогать запрещала? – Катя на миг отстранилась и тут же заметила, что мама преображается: она на глазах становилась прозрачнее, и тело светилось так, будто внутри нее зажгли лампочку.

Она хотела было спросить, почему так, но мама ее оборвала:

– Время дорого!.. Сейчас та шкатулка тебе понадобится, не расставайся с ней ни на минуту. В ней карта, по ней найдешь ко мне дорогу, – она стала легкой, невесомой, словно оживший призрак. – Я не знаю, когда мы с тобой увидимся, солнышко мое, но я верю, я знаю, что у тебя все получится. Будь смелой и ничего не бойся. Запомни: тебе нужен нос грифона! Она подняла руки высоко, словно в молитве, и медленно опустила их на плечи дочери. Кате показалось (а показалось ли?), что материнские ладони источают тонкий неясный свет, словно в них поместился кусочек летнего солнца.

Голос у мамы совсем изменился, стал глухим, шелестящим:

– Я отдаю тебе свою силу и всю силу своего рода. Я передаю тебе силу рода твоего отца, которую хранила все эти годы. Какой бы она ни была и как бы ты ею ни распорядилась. Да будет так!

Она приподняла Катин подбородок и ласково посмотрела в испуганные глаза дочери.

– Катюша. Будь смелой и ничего не бойся. Я не прощаюсь, родная моя, мы скоро встретимся, не сомневаюсь в этом ни секунды. Слушай Могиню, – она кивнула на кошку. – Не ругай ее – не ее вина в том, что все так вышло. Береги себя и помни: тебе нужен нос грифона…

С каждым словом ее голос становился все глуше, улетая в неизвестность, в какой-то момент он стал таким тихим, что, казалось, мама находится на расстоянии тысяч километров, – девочка едва смогла разобрать последнюю фразу.

– Мам, ты куда? – все еще цепляясь за реальность, шептала Катя, но ее, кажется, уже никто не слышал: мама тихо бормотала на непонятном и незнакомом дочери языке, все дальше отстраняясь от ребенка. Девочке на мгновение показалось, что та бредит, что у нее снова поднялась температура.

Она бросилась было к ней, чтобы прижаться, удержать от надвигающегося, пугающего, неизвестного, но между ней и матерью словно возникла невидимая стена.

Она знала это ощущение.

Она так баловалась давно, в детстве: терла одну ладошку о другую, пока не становилось жарко, а потом медленно сводила и разводила их в стороны. Тут же между ладонями возникало невидимое пространство, которое не давало им слишком далеко разойтись и тем не менее не позволяло сомкнуться.

Словно это был воздушный шарик, к которому накрепко приклеены руки.

Вот и теперь у нее возникло почти такое же ощущение, только в этот раз воздушный шарик достиг гигантских размеров, и мама оказалась внутри него. Катя что есть силы принялась биться об эту невидимую стену, стараясь ее пробить и проникнуть внутрь пространства, сковавшего маму, исступленно крича, все меньше веря в реальность происходящего:

– Ма-а-ама!

Лицо и тело мамы стало истончаться, неумолимо превращаясь сначала в искры света, потом в туман, затем в прозрачное облако, пока не растаяло совсем. Сфера, возникшая на миг вокруг нее, схлопнулась, с силой отшвырнув Катю на пол.

– МАМА!

Катя бросилась к кровати, еще теплой от маминого тепла, прижалась щекой к подушке и закричала. Катя кричала так громко, так неистово, что задрожали стекла, а цветной абажур съехал набок и показавшаяся из-под него подслеповатая настольная лампа нелепо и обиженно посматривала на девочку. Внезапно старенький механический будильник икнул и залился испуганным звоном.

Кто-то из соседей снизу торопливо постучал по батарее.

Ничего не понимая, ошалело оглядываясь по сторонам, она упала на колени посреди ставшей в одно мгновение чужой и враждебной комнаты, рядом со звеневшим во все колокольчики будильником, и пыталась понять, что ей делать дальше: рядом с ней больше нет самого дорогого, самого любимого человека.

Единственного человека, которому она, Катя, была дорога.

Который любил ее и заботился. О котором могла заботиться она. Одна.

Жесткий комок подкатил к горлу, перехватив дыхание. Катя гладила холодными руками постель, еще хранившую мамино тепло, и хрипло, беззвучно плакала.

Все это время единственный свидетель произошедшего безумия – кошка из оконного отражения – невозмутимо разглядывала обстановку комнаты, с любопытством тыкая в ковер мягкой лапой.

– Мама исчезла, ты видела? Просто растаяла, и все, – хрипло прошептала ей Катя. – Как такое может быть? Куда она делась?

Кошка повела пушистыми плечами и моргнула:

– Нашла у кого спрашивать… Я вообще тут ни при чем. Слышала же, что тебе мать сказала: «Могиню не ругай», – она нервно дернула острыми ушами. – Ты про шкатулку-то не забудь: карта там, помнишь ли?

Катя послушно кивнула.

– Я ничего не понимаю. Это что, все на самом деле? Это все со мной? Да? – Кошка мурлыкнула в знак то ли подтверждения, то ли недоумения. Не поймешь этих кошек. – Что мне делать-то?

– Ты карту идешь искать или нет? Уже времени-то вообще, считай, не осталось, – кошка, кажется, теряла терпение.

Катя послушно поплелась в гардеробную. У самой двери оглянулась:

– Не уходи.

Желтые глаза с сомнением моргнули.

– Не уходи, – попросила Катя, закрывая за собой дверь. Кошка едва заметно вздохнула и растаяла в воздухе.

Глава 2

Старая шкатулка

Катя зашла в маленькую, без окон, комнатку, служившую гардеробной.

Когда-то их смешно называли «темнушками» или «тещиными комнатами». Теперь мода изменилась, и те же неуютные квадратные метры превратились в оазис для модниц всех возрастов и сортов: аккуратные полки, шкафчики и комоды в блестящем обрамлении зеркал и уютных светильников.

Ровными рядами в гардеробной висели мамины блузки, платья, костюмы.

Девочка нежно провела по ним рукой. Под пальцами струился тонкий шелк и мягкий кашемир. Колючий шерстяной свитер, мамин любимый, неопределенного теперь цвета, лежал на своем привычном месте – на третьей полке сверху – и, казалось, еще хранил ее тепло и терпкий аромат духов.

Тоска ершистым комком вспыхнула в груди. Катя тяжело задышала.

– Не сейчас, не сейчас, –