показать свои картины другим людям. Показал как-то и ОН несколько своих картин на исторические темы далёкому северному краеведческому музею, берегущему память о своих земляках первопроходцах. И был приятно удивлён проявленным к полотнам интересом. Это вдохновило его на создание целой серии тематически однородных картин, иллюстрирующих целый пласт Российской тихоокеанской истории, длиною более 130 лет. Приобретение всей коллекции музеем стало апогеем «живописного» периода его жизни. И ОН не мог не испытать удовлетворения, услышав от знакомого искусствоведа, что такая удача — попасть в фонды музея — выпадает далеко не каждому даже профессиональному художнику.

Хотя к этому знаменательному моменту ОН уже чувствовал некоторую чисто физическую усталость от почти ежедневных живописных трудов на протяжении многих лет, признание общественной полезности его картин поддержало в нем затухающий рабочий энтузиазм.

ОН увлёкся краеведческой тематикой городского округа, в котором проживал. Колоритное старообрядческое купечество, заложившее основу экономики территории, так и просилось под кисть живописца. ОН выбрал фигуры, ранее обойдённые вниманием художников, и создал ещё одну небольшую серию картин. Его целью было — проиллюстрировать события двухсотлетней давности, чтобы оживить, визуализировать, сделать более предметным восприятие посетителями краеведческих музеев, прежде всего детьми, исторического прошлого их родного края. ОН показал картины общественности в нескольких местах. Но местные краеведы их не заметили. Это его удивило и не могло не огорчить. При полном отсутствии в местных музеях живописных работ по истории раннего купечества они отвергли и эти. Что ж: «не все коту масленица», — сказал он себе.

По некоторым недомолвкам, ОН догадался, что причиной игнорирования местными музейщиками его картин стало отсутствие у него профессиональный подготовки в области живописи. Доморощенной живописи, которую они иначе, как «примитивной», не называли, оказалось не место в фондах местных музеев. Ему дали понять — «знай сверчок свой шесток».

Своё вторжение в область живописи с претензией на публичную демонстрацию картин, ОН сам считал нахальством и отдавал себе в этом недвусмысленный отчёт. Но никогда не претендовал на что-то большее, чем быть просто иллюстратором страниц прошлого в тех его нишах, которые остались за пределами интересов профессиональных художников.

Никто даже не поинтересовался, на каких условиях ОН собирался передать музеям свою коллекцию. А ОН задумывал сделать это безвозмездно. Впрочем, ОН не был в обиде на кого-либо. Оценка профессионализма местных краеведов не входила в его компетенцию. Было лишь жаль детвору, школьников, для которых наглядность, как известно, является лучшим способом усвоения знаний.

Но постепенно угасавший у него интерес к живописи теперь исчерпал себя окончательно. И совпало это по времени с его семидесятипятилетием, когда ОН с удовлетворением отметил, что обманул прогнозы врачей и прожил дополнительно целых 15 лет. Объяснение этому феномену ОН однозначно находил в своём самозабвенном увлечении живописью, поддерживавшем в нем интерес к жизни и ментальный тонус.

Теперь он как бы вынырнул на поверхность жизни. Прежде ОН не замечал насколько захламлена его однокомнатная квартира, превращённая им в студию. Холсты, рамы и подрамники, многочисленные и не очень чистые принадлежности для масляной живописи во всех углах — все это стало его раздражать. Блаженное спокойствие и уравновешенность, которыми ОН наслаждался долгие годы, сменились бессонницей, беспредметным внутренним беспокойством, неопределёнными желаниями. Затворничество стало его тяготить. Он не мог придумать достаточно интересного для него занятия. «К пивному ларьку», как это нередко случается с некоторыми, не знающими куда себя деть пенсионерами, его не тянуло.

Женщины уже давно его не интересовали. Те, что были в его жизни, иногда всплывали в его памяти по разным поводам и это, как правило, были приятные воспоминания. Хотя смутные и кратковременные. Последняя его женщина была одновременно и одной из первых в его жизни. Так случилось, что они надолго расставались. По его вине. Спустя два десятка лет, ОН нагло явился с повинной. Она с трудом приняла его назад.

У него была своя жилплощадь, но они долгое время жили вместе в её более просторной квартире. Характер у неё был «крепкий», выковался за два десятилетия работы начальником цеха и секретарём парткома. Но что-то было в обоих, что удерживало их рядом друг с другом. И как-то так у них получилось, что эта последняя женщина в его жизни, общительная от рождения, свыклась с его ежедневным погружением в себя за мольбертом. Привыкла и стала ценить тишину в квартире. Сама стала все чаще искать уединения в своей комнате. Иногда ОН ее жалел. Хотел бы измениться, стать пообщительней, но не мог. И был благодарен ей, что она принимала его таким, какой ОН есть. Она не очень благоволила к его творчеству, держала его на скудном пайке похвал. Тематика картин её не удовлетворяла. Она бы хотела, чтобы ОН занимался интерьерной живописью, пейзажами, в частности. Но здесь ОН был непреклонен.

— Мой мозг спит, — говорил ОН ей в ответ, — когда я малюю эти веточки-листочки-цветочки. Они дарят мне лишь кратковременную эмоцию в случае удачного мазка. А мои персонажи на полотнах требуют от меня понимания их сущности, то есть требуют постоянного интеллектуального труда, который поддерживает во мне жизненный заряд.

И она смирилась. Со временем эта женщина, насквозь пропитанная старозаветными женскими предрассудками о семейной жизни, поняла преимущества гражданского брака, с которым никак не могла согласиться в начале их совместной жизни, настаивая на официальном оформлении законных отношений. Потом как-то само собой все утряслось.

Мудрая женщина притерпелась к сложившемуся укладу их жизни. Они стали понимать друг друга с полуслова. Когда жизненные обстоятельства развели их по разным квартирам, их отношения приобрели характер "гостевого брака". Сначала ОН к ней периодически ездил. Потом, когда стал менее мобилен, она стала частой его гостьей.

А потом с ней случилось то, чего каждая женщина ждёт до гробовой доски. Она нашла своего вечно искомого принца. Можете представить себе, каково ему было это пережить. Производным его нервного срыва был безотчётный страх перед жизнью, которой он стал просто тяготиться. ОН обдумывал разные способы, как уйти. Нашёл один — безболезненный. Но для этого требовалось ещё немного пожить. Тем более, что нужно было закончить заказ для северного музея. ОН не мог обмануть ожидания замечательных женщин, возглавлявших этот музей, подвижниц своего дела. И как-то втянулся в работу, остыл, успокоился, вошёл в колею.

И вот теперь, «отпраздновав» свой юбилей, ОН почувствовал потребность выйти из своей раковины. Редкие телефонные разговоры его уже не удовлетворяли. ОН стал сильно тяготиться своим бездельем, одиночеством. Словом — познал изначальный смысл понятия «скука». Выходил на улицу, часами сиживал на скамейках то в парке, то в сквере, то на спортивной