— Нужно предупредить об обязательном вскрытии тела перед кремацией, — пришла ему в голову мысль, сразу же облегчившая его душу. — Я уже просил их об этом, но это все были устные разговоры. Не помешает ещё раз напомнить. Письменно.

Он встал, сел к столу, достал чистый лист бумаги, крупно написал свою просьбу, поставил три восклицательных знака, подписался. Потом снова лёг. Мысли полностью освободили его голову. На смену тягостному ощущение обречённости пришёл спасительный сон.

ЭПИЛОГ

Проснулся он на рассвете с ясной головой, в бодром, хорошем настроении. Вышел на балкон. Краешек солнца высунулся из-за горизонта и быстро пополз выше, окрашивая подбрюшья редких облаков в розовый цвет. Ему припомнились некогда сочинённые им в такой вот момент строчки:

Лишь только дрогнет тьма перед рассветом

И первый света луч верхушки лип лизнёт,

Петух поднимет веки на своём насесте,

Смущённо горло прочищать начнёт.

Край Солнца, выглянув, расплавит горизонт,

Засветятся металлом реки и озера,

И ранний ветерок листву берёз качнёт,

Волной прокатится по весям и по долам.

— А зачем, собственно, я ездил в Москву, — как-то вдруг пришло ему в голову. — Кажется, я что-то ожидал там найти. И нашёл на свою голову: приключение с больничной койкой в финале, — тут же посмеялся он над собой. — Так, все-таки зачем?

Он припомнил своё томление от скуки после охлаждения интереса к живописи, рост раздражения собой от безделья и неспособности найти достаточно увлекательное занятие, чтобы придать хоть какой-то смысл своему существованию, когда силы ещё есть и он на ногах.

— Ага, надеялся, что Москва подскажет мне тему, — сообразил он, наконец. — Да, бред это все. Глупее не придумаешь. Истинно: чем старее, тем глупее. Просто надо было развеяться после многолетнего затворничества, вот и вся причина, и цель поездки. Ну и развеялся, так развеялся, нечего сказать, — заключил он вслух с сарказмом.

Его мысль перескочила вдруг на другую волну. Он подумал, что своим побегом из больницы мог сорвать кому-нибудь из докторов научную работу или даже диссертацию. Но успокоил себя тем, что на их докторский век сердечников хватит с избытком.

— Что ж, — подумал он. — Они вытащили меня из какого-то коллапса. Без моего ведома, правда, но все равно не могу не быть благодарным им. А мне, значит, надо снова думать, чем заняться, раз уж поставили на ноги.

Он думал об этом на автомате. Но не чувствовал, что готов к очередному зигзагу в своей судьбе, что для этого у него ещё остались силы. Ресурс, отпущенный ему Природой, уже практически весь был растрачен. Судя по всему, он ступил на стезю ДОЖИТИЯ, по терминологии социальных служб. А на этой тропе иллюзиям нет места.

***

Он побывал в летаргическом сне, и теперь знал об этом. И эта его способность впадать в летаргию отныне постоянно присутствовала в его сознании и, отнюдь, не способствовала возвращению его душевного настроя к прежней беззаботности и самоуспокоенности, которые были характерны для него в предыдущие два десятилетия.

Но ни разу память не напомнила ему о его летаргических сновидениях. Он о них даже не догадывался. И тому были свои объективные причины. Он вообще никогда не помнил своих снов ни до, ни после тех событий. Он знал, что они у него бывают, но ни разу в жизни, просыпаясь, ему не удалось ухватиться даже за кончик хотя бы одного из них. И нередко радовался этому, видя, как люди маются, а иногда просто мучаются, в попытке разгадать: о чем их сны, что они предвещают, к чему зовут, о чём предупреждают. Пример таких переживаний он наблюдал чуть ли не ежедневно у своей последней женщины. Больше того, если утром она просыпались без ощущения, что сегодня ночью её посетил сон, она тоже тревожились: к чему бы это? Иногда ему казалось, что зависимость от снов сродни наркотической зависимости.

Поэтому он не относил свою неспособность запоминать сны к личным недостаткам, ущербным свойствам своей натуры. И обижаясь на Господа за те или иные свои несовершенства, за это его упущение он ему претензий не предъявлял.

Но объективно его летаргические видения не прошли для него даром. Они оставили свой след в его подсознании, сказались на психике. Он уже никогда не испытывал того чувства благостности, безмятежности, в котором нередко пребывал в предыдущие годы. Изменилось и его восприятие творчества Караваджо.

Наткнувшись при просмотре телеканала «Культура» на передачу о Художнике, он испытал чувство беспокойства и нежелания смотреть ее дальше. Всплывшие тут же воспоминания о посещении им выставки картин Караваджо, мелькнувшие перед глазами образы с полотна «Положение во гроб», были ему неприятны и он с трудом избавился от них, лишь выйдя на улицу и после долгой прогулки.

Видимо, где-то в глубинах мозга, в этой самой темной материи в человеческом существе, в свободном уголке божественной ментальной микросхемы, так и не задействованной ИМ полностью в процессе жизни, ввиду ограничений, наложенных на мозг создателем в процессе творения его особи, обосновалось НЕЧТО, что объективно генерировали картины Караваджо. Это НЕЧТО залегло там прочно и отныне излучало ФОН, который до конца жизни будет угнетать ЕГО психику при каждом соприкосновении с именем Караваджо.

День, который он встретил с утра в хорошем настроении, оказался испорчен. Ничего в тот день у него не клеилось.

ДРЕЗНА. 2023 г.