В конце концов он создал себя сам – собрал из того, что было под рукой, сгреб в кучу, скрепил стальными болтами воли и заставил работать. Американцы называют таких, как он, «селф-мэйд мэн», и это правильно.

На покатый лобовик «Мерседеса» упали первые капли дождя, и в салоне как-то сразу сделалось еще уютнее, хотя, казалось бы, куда уж больше… Иргер глубоко затянулся сигаретой: воспоминания, как обычно, волновали его, словно ему было не тридцать пять, а все семьдесят. "Чертов сентиментальный еврей, – с нарочитой грубостью подумал он. – Не хватает только пейсов и кассеты с записью «Семь сорок»… Впрочем, это, наверное, сейчас было бы в самый раз.

Имею я, в конце концов, право хотя бы изредка для разнообразия побыть таким, каким меня сделали папа с мамой?"

А веселое было время, подумал он с улыбкой. Какие же все мы был молодые и наглые! Кооператив «Форт» – это же надо было придумать! Что характерно, строительный… Смешно, ей-богу! Уж лучше было обозвать эту шарашку банно-прачечным комбинатом – по крайней мере, это в ту пору было ближе к действительности. Где, как не в «Форте», Гриша Агапов, отец-основатель, босс и благодетель, отмывал денежки, которые ему в последний момент удалось оттяпать у «ума, чести и совести нашей эпохи?»

Спасибо Грише, Григорию Егоровичу, приметил он что-то такое в носатом плотнике, который вместе с другими нанятыми для отвода глаз пьянтосами мотался по городу, обивая двери клиентам, отвел в сторонку, переговорил и отправил на курсы бухгалтерского учета. Курсы были – курам на смех, но азы Миша Иргер усвоил, потому что вовремя понял: вот он, шанс. Понял и уцепился за Агапова руками и ногами, и не прогадал, став тем, кем он стал – Михаилом Наумовичем, всеми уважаемым и всюду вхожим, со счетом в швейцарском банке и при белом «Мерседесе».

Сигарета, догорев до самого фильтра, обожгла пальцы.

Иргер вздрогнул, затолкал окурок в пепельницу и помотал щеками, стряхивая оцепенение. Ну и ну, подумал он. Стареем помаленьку… Скоро, того и гляди, потянет за письменный стол – мемуары писать. Презанятная может получиться книженция…

Подумав о мемуарах, он покосился на соседнее сиденье, где с самым невинным видом стоял его кейс. Да, подумал он, запуская наконец двигатель. Знал бы Григорий свет Егорович, что кое-кто из его друзей и соратников потихоньку прикапливает материалец для мемуаров – лопнул бы, наверное, от злости.

Двигатель завелся мягко, с сытым благодарным урчанием. Машина бесшумно, как океанская яхта, отчалила от бровки тротуара и, плавно набирая скорость, покатилась в сторону площади Маяковского. Отпускного настроения у Михаила Наумовича так и не случилось но чувство «глубокого удовлетворения» не проходило. Он ехал домой, в который уже раз думая о том, что все, что его окружает, останется с ним навеки – просто потому, что он об этом заранее позаботился.

Незаменимых людей, конечно, не бывает, – бывают люди, менять которых не отваживаются, вот и все. С первого дня своей работы на Агапова Михаил Наумович старался стать именно таким человеком, и теперь не без оснований полагал, что ему это удалось в полной мере. Чем выше забирался Агапов, тем крепче забирал его в кулак неприметный главбух – увеличивались обороты, росли ставки, менялись партнеры, и все это находило отражение в бумагах, копии которых Михаил Наумович тщательнейшем образом собирал, сортируя по годам и, если можно так выразиться, по темам. Время от времени он обнаруживал исчезновение оригиналов некоторых интересных документов. Иногда документы исчезали совсем, словно их и вовсе не было в природе. Порой на их месте появлялись искусно выполненные фальшивки, но Михаила Наумовича все это мало волновало: у него был свой архив, в случае обнародования которого милый друг Гриша Агапов получил бы, как минимум, лет триста строгого режима, да и то с учетом смягчающих обстоятельств.

Он никогда не говорил об этом с Агаповым, но друг Гриша сроду не числился в дураках и не мог не понимать, что Иргер просто обязан был подстраховаться. Он и понимал, и никогда – ни словом, ни жестом, – не доводил Михаила Наумовича до греха. Понимая, что ссориться с Агаповым смерти подобно, Михаил Наумович в свою очередь служил ему верой и правдой, продолжая при этом приумножать свой личный архив, так что оба были довольны работой друг с другом.., тем более, что личные архивы были у обоих.

Иргер снова усмехнулся, сворачивая на Новый Арбат и притормаживая у светофора, чтобы пропустить раздраженное стадо потных, спасающихся от стремительно надвигающегося ливня пешеходов. Пока он стоял у светофора, гроза настигла его, накрыв крылом, и по крыше машины с глухим стуком пробарабанила горсть тяжелых, как пули, капель. Воспользовавшись паузой, Михаил Наумович снова закурил, окутавшись медовым дымом вирджинского табака, который сразу вытянуло в щель приоткрытого окна, и включил магнитофон. Салон «Мерседеса» наполнился сложными музыкальными пассажами Дебюсси. Под эти трели Михаил Наумович тронул машину с места, но, не проехав и двухсот метров, раздраженно выключил магнитолу – такая музыка была ему не по нутру. «Происхождение обязывает, – подумал он. – Вот пусть те, у кого есть происхождение, и слушают это дерьмо. А у нас, у простых людей, происхождения не бывает, а бывает только положение… Сын поварихи и лекальщика, я с детства был примерным мальчиком… Одно дело – катать по городу дурака-клиента, и совсем другое – ехать домой, находясь уже фактически в отпуске. Только Дебюсси мне сейчас и не хватало… Пусть его Егорыч слушает, своего Дебюсси, а нам подавай что-нибудь попроще…»

Он успел набрать код и нырнуть в подъезд за секунду до того, как с почерневшего неба на размякший от жары асфальт отвесно хлынули потоки дождя. Драгоценный кейс был крепко зажат в его правой руке, в то время как левой он нашаривал в кармане ключи от квартиры. Мурлыча под нос «Сын поварихи и лекальщика», он легко поднялся к себе на четвертый этаж (после проведенного за столом дня небольшая физическая нагрузка была даже приятна) и остановился перед дверью своей квартиры. Дверей на площадке было всего две. Соседом Михаила Наумовича был какой-то не то банкир, не то бандит – Иргер до сих пор не дал себе труда как следует в это вникнуть, хотя вместе с соседом выпивалось изрядное количество водки. Единственное, что Михаил Наумович знал про своего соседа, – это то, что звали его Володей и что был Володя при деньгах в любое время дня и ночи, за исключением тех случаев, когда возвращался из казино, фигурально выражаясь, без штанов. За дверью у Володи было тихо: у банкиров, равно как и у бандитов, ненормированный рабочий день.

«А я все дозы увеличивал, – мурлыкал себе под нос Михаил Наумович, мелодично позванивая связкой ключей, – пил и простую, и „Столичную“… И в дни рабочие, и в праздники.., вином я жизнь свою губил…»

Ключ вошел в замок как по маслу, мягко щелкнула пружина, и стальные карандаши ригелей скользнули в гнезда, освобождая хозяину проход в апартаменты. Михаил Наумович небрежно бросил ключи в карман пиджака, повернул сверкающую латунную ручку и вошел в полумрак прихожей.

– И хоть имел я представление, что это есть мое падение.., я на работу стал опаздывать и опохмеляться полюбил…