придет другая,

нам без тебя являться на призыв.

Но как ты жив! Не памятью, не тенью,

а так, что кажется: ты здесь вот рядом, сам,

погибший на московском направленье,

быть может, самый юный партизан.

А дни бегут скорее и скорее.

Они спешат. Они торопят нас.

Не по годам, а по часам стареют

учебники истории сейчас.

От нас военные года всё дальше,

всё глуше громы незабвенных битв.

Но ты спокойно спи, великий мальчик!

Как и они, не будешь ты забыт.

А дни бегут. Большой весною дружной

украшен мир, насколько видит глаз.

Как дорожить нам нашей жизнью нужно,

когда она во столько обошлась!

Быть может, долгий век отпущен мне.

Я должен жизнь свою прожить такою,

чтобы зачлась она моей страною

с твоим коротким веком наравне.

Уже война почти что в старину…

Уже война почти что в старину.

В ряды легенд вошли сражений были.

По книжкам учат школьники войну,

а мы её по сводкам проходили.

А мы её учили по складам

от первых залпов городских зениток

до славы тех салютов знаменитых,

которых силу я не передам.

Войну, что опаляла наши дали,

в века отбрасывая зарев тень,

в холодных классах нам преподавали

и на дом задавали каждый день.

И мы прошли под зимний звон ветров

и песен, порохом её пропахших,

от тяжких слов о гибели отцов

до возвращенья без вести пропавших!

Я речь о том повёл не оттого,

что захотелось просто вспомнить детство,

а потому, что лишь через него

я в силах в быль великую вглядеться

и рассмотреть, что в грозном том году

и мы забыли тишь (без сожалений!),

чтоб стать сегодня равными в ряду

проверенных войною поколений.

Жигули

Той самой осенью суровой,

когда на подступах Москвы

ночных пожарищ свет багровый

ложился на «ежи» и рвы,

и ночь была мала тревоге —

сирена выла среди дня,

мы были далеко в дороге,

дворов московских ребятня.

Чернели берегом деревни,

и, мимо них спеша вперед,

волну на две делил форштевнем[1]

наш затемненный пароход.

Он, торопясь, дышал устало,

ни блика не бросал волнам,

и даже бакены, казалось,

украдкою мигали нам.

Тянулись берега немые —

ни фонарей, ни ламп не жгли,

когда услышали впервые

мы это слово: ЖИГУЛИ.

И загляделись мы, мальчишки,

не замечая темноты,

на эти нефтяные вышки

и бесконечные плоты.

И разве думалось ребятам,

что, может, в будущие дни

сюда, к мохнатым горным скатам,

душой потянутся они?

И будут так, как я сегодня,

в один из самых ясных дней

широкой волжской гладью водной

спешить к причалам Жигулей…

…Дрожала палуба от гула.

Мы быстро шли. И над водой

уже смолою с гор тянуло,

и липой пахло молодой.

А мы у поручней стояли,

дыханье затаив, и вот,

швырнув гудок в лесные дали,

на месте замер пароход.

Казалось: так он и остался,

а этот шумный берег сам

неудержимо приближался,

всё увеличиваясь, к нам.

Притягивал лебёдок пеньем,

людьми, всей громкой жизнью той,

что так мы ждали в нетерпенье,

версту считая за верстой.

Потом раскачивались сходни

под топотом десятков ног…

Друзья, мы вышли вдаль сегодня

одною из больших дорог.

Мы запаслись одним – уменьем,

ведь не уместишь в рюкзаках

всего, что мы храним и ценим,

огромный мир держа в руках.

Мы входим в первые бригады

на стройках родины сейчас.

Так, если это будет надо,

и роты сложатся из нас.

Из нас, не знавших бед походных,

но росших в школе трудных лет,

из «необученных», но «годных»,

как воинский гласит билет.

…Высокий, мирный день сияет.

Но он не минул, вечер тот.

Нас память наша подгоняет,

торопит в грохоте работ.

И где мы некогда проплыли,

Не тихо нынче, не темно.

Там облако рабочей пыли

над Волгой косо взметено.

Там люди – нет смелей, надёжней,

там экскаватора стрела

Флажок бригады молодёжной

над всею стройкой подняла.

Недаром родина решила,

что здесь (и так тому и быть!),

давая миру свет и силу,

земное солнце будет жить.

И юность наша встала рано,

умылась волжскою водой.

У рычагов, рулей и кранов

день начала свой трудовой,

Чтоб на земле светлее стало —

в домах, на поле, у станков,

чтобы война не затемняла

ничьих на свете берегов!

Поэма о первом окопе

Стяги по ветру рвутся…

Нам ли годы считать!

Раз один оглянуться —

на два шага отстать.

Но бывают событья

даже в малые дни —

не зажить, не забыть их,

как ни кратки они.

Их всё дальше истоки,

а они всё сильней.

Им и сроки не сроки —

жизнью станут твоей.

Даль казалась не грозной,

а дорога прямой.

Мы с работы колхозной

возвращались домой.

Холодало. Полями

шли – плечо у плеча.

Хорошо под ногами,

пыль была горяча.

Будто всё как бывало,

как неделю назад.

Поглядишь: по увалам

те же ветлы шумят.

Та же мгла по низинам,

но дорожная ширь

вся пропахла бензином

уходящих машин.

И хотя всё на месте —

те ж летят провода.

Но какие вы, вести,

и зовете куда!

Вон шагает в молчанье

рота хлопцев родных,

и закат за плечами

остается у них.

…Даль нахмурилась грозно.

Ветер пахнет