— А мне он понравился, — ответила она, откидываясьв кресле. — Никогда не подозревала, что у меня такое воображение. Черныеволосы, голубые глаза, белая кожа! Какой странный мужчина — и, однако, оченькрасивый.

— Самовнушение.

— Ты недобрый. Я вовсе не придумала его намеренно, онсам явился мне, когда я задремала. Даже не похоже на сон. Так неожиданно,необычно… Он посмотрел на меня и сказал: «Я прилетел на этом корабле с третьейпланеты. Меня зовут Натаниел Йорк…»

— Нелепое имя, — возразил супруг. — Такихвообще не бывает.

— Конечно, нелепое, ведь это был сон, — покорносогласилась она. — Еще он сказал: «Это первый полет через космос. Насвсего двое в корабле — я и мой друг Берт».

— Еще одно нелепое имя.

— Он сказал: «Мы из города на Земле, так называетсянаша планета», — продолжала миссис К. — Это его слова. Так и сказал —Земля. И говорил он не на нашем языке. Но я каким-то образом понимала его. Вуме. Телепатия, очевидно.

Мистер К отвернулся. Ее голос остановил его.

— Илл! — тихо позвала она. — Ты никогда незадумывался… ну… есть ли люди на третьей планете?

— На третьей планете жизнь невозможна, — терпеливоразъяснил супруг. — Наши ученые установили, что в тамошней атмосфереслишком много кислорода.

— А как было бы чудесно, если бы там жили люди! И умелипутешествовать через космос на каких-нибудь особенных кораблях.

— Вот что, Илла, ты отлично знаешь, я ненавижу этусентиментальную болтовню. Займемся лучше делом.

Близился вечер, когда она, ступая между колоннами,источающими дождь, запела. Один и тот же мотив, снова и снова.

— Что это за песня? — рявкнул в конце концовсупруг, проходя к огненному столу.

— Не знаю.

Она подняла на него глаза, удивляясь сама себе. Озадаченноподнесла ко рту руку. Солнце садилось, и по мере того, как дневной свет угасал,дом закрывался, будто огромный цветок. Между колоннами подул ветерок, наогненном столе жарко бурлило озерко серебристой лавы. Ветер перебирал кирпичныеволосы миссис К, тихонько шепча ей на ухо. Она молча стояла, устремивзатуманившийся взор золотистых глаз вдаль, на бледно-желтую гладь морского дна,словно вспоминая что-то.

Глазами тост произнеси,

И я отвечу взглядом, —

запела она тихо, медленно, нежно.

Иль край бокала поцелуй —

И мне вина не надо.[1]

Миссис К повторила мелодию, уже без слов, закрыв глаза, ируки ее словно порхали по ветру. Наконец она умолкла.

Мелодия была прекрасна.

— Впервые слышу эту песню. Ты сама ее сочинила? —строго спросил он, испытующе глядя на нее.

— Нет. Да. Право, не знаю! — Она была всмятении. — Я даже не понимаю слов, это другой язык!

— Какой язык?

Она машинально бросала куски мяса в кипящую лаву.

— Не знаю. — Через мгновение мясо было готово, онаизвлекла его из огня и подала мужу на тарелке. — Ах, наверно, я простопридумала весь этот вздор, только и всего. Сама не понимаю почему.

Он ничего не сказал. Смотрел, как она погружает мясо вшипящую огненную лужицу. Солнце скрылось. Медленно-медленно вошла в комнатуночь, темным вином заполнила ее до потолка, поглотив колонны и их двоих. Лишьотблески серебристой лавы озаряли лица.

Она снова стала напевать странную песню.

Он вскочил со стула и гневно прошествовал к двери.

Позднее он доел ужин один.

Встав из-за стола, потянулся, поглядел на нее и, зевая,предложил:

— Съездим на огненных птицах в город, развлечемся?

— Ты серьезно? — спросила она. — Ты не заболел?

— А что тут странного?

— Но мы уже полгода нигде не были!

— По-моему, неплохая мысль.

— С чего это вдруг ты так заботлив?

— Ну, хватит, — брюзгливо бросил он. —Поедешь или нет?

Она посмотрела на седую пустыню. Две белые луны вышли из-загоризонта. Прохладная вода гладила пальцы ног. Легкая дрожь пробежала по еетелу. Больше всего ей хотелось остаться здесь, сидеть тихо, беззвучно,неподвижно, пока не свершится то, чего она ждала весь день, то, что не должнобыло произойти и все же могло, могло случиться… Душа встрепенулась от нежногоприкосновения песни.

— Я…

— Для тебя же лучше, — настаивал он. —Поехали.

— Я устала, — ответила она. — Как-нибудь вдругой раз.

— Вот твой шарф. — Он подал ей флакон. — Мыуже который месяц никуда не выезжали.

— Если не считать твоих поездок в Кси-Сити два раза внеделю. — Она избегала глядеть на него.

— Дела, — сказал он.

— Дела? — прошептала она.

Из флакона брызнула жидкость, превратилась в голубую мглу и,трепеща, обвилась вокруг ее шеи.

На ровном прохладном песке, светясь, словно раскаленныеугли, ожидали огненные птицы. Надуваемый ночным ветром, в воздухе плескалсябелый балдахин, множеством зеленых лент привязанный к птицам.

Илла легла под балдахин, и по приказу ее мужа пылающие птицывзметнулись к темному небу. Ленты натянулись, балдахин взмыл в воздух.Взвизгнув, ушли вниз пески; мимо, мимо потянулись голубые холмы, оттеснив назадих дом, колонны, источающие дождь, цветы в клетках, поющие книги, тихие ручейкина полу. Она не глядела на мужа. Ей было слышно, как он покрикивал на птиц, ате взвивались все выше, летя, словно тысячи каленых искр, словно багрово-желтыйфейерверк, все дальше в небо, увлекая за собой сквозь ветер балдахин —трепещущий белый лепесток.

Она не смотрела на мелькающие внизу древние мертвые города,на дома — словно вырезанные из кости шахматы, не смотрела на древние каналы,наполненные пустотой и грезами. Над высохшими реками и сухими озерами пролеталиони, будто лунный блик, будто горящий факел.

Она глядела только на небо.

Муж что-то сказал.

Она глядела на небо.

— Ты слышала, что я сказал?

— Что?

Он шумно выдохнул.

— Могла бы быть повнимательнее.