Настает большая игра, когда, как я уже сказал, мужики руки-в-брюки пришли, насвистывая и похохатывая через все поле, с женами, дочерьми, бандами других мужиков, мальчишек, всем выстроиться вдоль боковых линий, поглядеть, как сногсшибательные «Дрейкэтские тигры» замахнутся на команду покруче.

Факт тот, что «бильярдная» команда по среднему возрасту была от шестнадцати до восемнадцати. Но и в моих рядах играли крутые пацаны. У меня был Иддиёт Биссоннетт, центровым, и больше, и старше меня, но предпочитал не бегать за линией защиты, а вместо ему нравилось месилово перед ней, открывать дыры нападающим. Крепок он был, как скала, и потом вошел бы в число величайших линейных игроков в истории Лоуэллской средней, если б оценки у него не были в среднем колами или двойками с минусом. Распасовщиком у меня был толковый сильный маленький Скотчо Болдьё, пасовавший прекрасно (а потом стал чудесным питчером в бейсболе). Еще у меня был другой жилистый крепкий пацан по имени Билли Арто, который взаправду мог подсечь нападающего и тогда хвастался об этом неделю. Были у меня и не такие результативные, вроде Дики Хэмпшира, который однажды утром играл в своем прямо-таки лучшем костюме (на правом крае), потому что собирался на свадьбу и боялся этот свой костюм испачкать, поэтому никому не давал себя трогать и сам не трогал никого. У меня был Джи-Джей Риголопулос, у которого все неплохо получалось, если злился. На большую игру мне удалось завербовать Бонга Бодуэна из ныне распавшихся «Роузмонтских тигров», и он был силен. Но всем нам было по тринадцать-четырнадцать.

При введении мяча в игру я его поймал и вбежал, и на меня кучей навалились большие пацаны. В свалке, а я под нею цепляюсь за мяч, вдруг семнадцатилетний Халмало, выкидыш из бильярдной, лупит меня в лицо под покровом тел и говорит своим дружкам: «Вали Христосика Дулуоза».

Мой отец был на боковой линии и все видел. Он расхаживал взад-вперед, пыхтя сигарой, лицо все красное от ярости. (Я намерен писать так для пущей простоты.) После трех неудачных мячей вне игры нам приходится бить с рук, так и делаем, страховочный защитник мальчишек постарше отбегает на несколько ярдов назад, и это у них первый мяч вне игры. Я говорю Иддиёту Биссоннетту про тычок мне в свалке. Они впервые разыгрывают мяч, и кто-то на линии старших пацанов подымается с носом в крови. Все рвут и мечут.

При следующем розыгрыше Халмало получает мяч из центра и давай вальсировать по своему левому краю, длинноногий и худой, с хорошей интерференцией, считая, что пройдет до конца против всей этой шпаны. Пригибаясь, подбегаю, так незаметно, что неправильно атакующие игроки его думают в своих потугах, что я упал на колени, и когда они немного расступились вдарить по другим, чтоб открыть проход Халмало, я ныряю в эту дырку и налетаю на него прямо головой, в самые колени, и гоню его где-то ярдов 10 назад, скользом на жопе, а мяч разбросало за боковой линией, и сам он погас, как фитилек.

С поля его уносят без сознания.

Мой отец вопит: «Ха ха ха, будет знать, как бить тринадцатилетнего мальчика mon maudit crève faim!» (Это последнее – на канадском французском и значит боле-мене «клятый духов недокормыш».)

Я, вообще-то, забыл счет в той игре, думаю, мы победили; если б я зашел в «Потакетвилльский общественный клуб» выяснить, не думаю, что кто-то бы вспомнил, и точно знаю – все б наврали. Почему я такой обозленный и, как уже сказал, «в муках» нынче, или одна из причин этого – в том, что все начали врать, и из-за того, что они врут, – допускают, что я тоже вру: они упускают из виду тот факт, что я очень хорошо помню многое (конечно, что-то забыл, вроде того счета), но я точно верю, что врать грешно, если это не невинная ложь, основанная на нехватке памяти, определенно дача ложных показаний и быть лжесвидетелем – смертный грех, но я вот что имею в виду, до чего вранье нынче стало таким повсеместным в мире (благодаря Марксистской Диалектической пропаганде и Коминтерновским приемам, среди прочих причин), что, когда человек говорит правду, все, глядя в зеркало и видя лжеца, допускают, что правдоруб тоже врет. (Диалектический Материализм и Коминтерновские приемы были изначальными трюками Большевистского Коммунизма, то есть у тебя есть право на враки, если ты на Больше-врицкой стороне.) Отсюда эта жуткая новая поговорка: «Ты меня разыгрываешь». Меня зовут Джек («Дулуоз») Керуак, и я родился в Лоуэлле, Масс., по адресу: Люпин-роуд, дом 9, 12 марта 1922 года. «Ой, ты меня разыгрываешь». Я написал эту книгу «Суета Дулуоза». «Ой, ты меня разыгрываешь». Типа той женщины, женушки, которая сколько-то времени назад написала мне письмо, говоря не что-нибудь, а вот что, ты только послушай:

«Ты не Джек Керуак. Джека Керуака не существует. Книги его даже не написаны».

Они просто вдруг возникли на компьютере, вероятно, думает она, их запрограммировали, им скормили информационные перепутанные данные безумные очкастые яйцеголовые социологи, и из компьютера вылезла полная рукопись, вся аккуратно распечатанная через два интервала, чтобы печатник издателя просто ее скопировал, а переплетчик издателя переплел, и издатель распространил, с обложкой и суперобложкой для цитат, чтоб этот несуществующий «Джек Керуак» мог не только получить двухдолларовый чек гонорара из Японии, но и письмо этой женщины.

Вот Дэйвид Хьюм был великий философ, и Будда в вечном смысле был прав, но это все заходит немножко чересчур далеко. Конечно, правда, что тело мое – лишь электромагнитное гравитационное поле, как вон тот стол, и, разумеется, правда, что разум на самом деле несуществуем в смысле старых Мастеров Дхармы, вроде Хуйнена: но, с другой стороны, кто таков тот, кто не «тот» из-за невежества идиота?

Эта литания моих жалоб еще даже не началась; не бойся, я не стану многоречив. Эти мои тутошние кляузы – насчет того, что Халмало, или как там его звали на самом деле, обозвал меня «Христосиком Дулуозом», а это кощунство, прибавленное к тайному тычку мне в зубы. И насчет того, что сегодня этой истории никто не верит. И что сегодня никто не ходит руки-в-карманах, насвистывая, через поля или даже по тротуарам. Что задолго до того, как потеряю счет своим кляузам, я трехнусь и начну верить, как те закидонщики ЛСД с газетных фотографий, что сидят в парках, завороженно пялясь в небо, чтоб только показать, как высоко они улетели, а на самом деле – всего лишь сиюминутные жертвы сокращения кровеносных сосудов и нервов в мозге, отчего возникает иллюзия закрытия (завершения) наружных потребностей, примусь думать, что я вовсе не Джек Дулуоз, а мои свидетельства о рождении, свидетельства о рождении и записи о происхождении моей семьи, мои спортивные достижения в газетных вырезках, что я храню, мои собственные блокноты и опубликованные книжки вовсе не реальны, а все враки, куда там, что мои собственные сны, приснившиеся мне ночью, не сны вовсе, а измышления моего бодрствующего воображения, что я есть не «аз есмь», а просто шпион в чьем-то чужом теле, делаю вид, будто я слон, проходящий по Стамбулу, а туземцы позастревали у него между пальцев ног.

Все футболисты знают, что лучшие футбольные игроки начинали в песочницах, с любительских матчей. Возьмем, к примеру, Джонни Юнайтиса, который и в среднюю школу-то не ходил, да и Крошку Рута возьмем в бейсболе. С тех ранних любительских матчей мы перешли к несколько жутким кровопускательным играм на Северном выгоне против греков: «Пантер Северного выгона». Само собой, когда кэнак вроде Лео Буало (теперь у меня в команде) и грек вроде Сократа Цулиаса сталкиваются башка к башке, кровь полетит во все стороны. Кровь, дорогая моя, хлестала теми субботними утрами, как в Гомерической битве. Вообрази, как Поци Керьякалопулос пытается вытанцевать себе пробежку по тому пыльному чокнутому полю вокруг Иддиёта или чеканутого бодливого быка вроде Эла Дидье. То были кэнаки против греков. Красота здесь в том, что потом две эти команды образовали ядро футбольной команды Лоуэллской средней школы. Вообрази, как я стараюсь унырнуть от подножек Ореста Грингаса или брата его Телемаха Грингаса. Представь себе, как Христи Келакис старается передать пас поверх пальцев дылды Эла Робертса. Эти игры в песочнице потом были так ужасны, что я боялся вставать в субботу утром и там показываться. Другие матчи проводились на поле Неполной средней школы Бартлетта, куда мы все ходили пацанами, некоторые – на поле «Дрейкэтских тигров», какие-то – на пастбище возле церкви Святой Риты. Были и другие кэнацкие команды, буйнее, откуда-нибудь с Сэйлем-стрит, которые на нас никогда не выходили, потому что не знали, как вызвать на игру через спортивную страницу газеты; иначе, я думаю, комбинация их команд с нашей и комбинация других греческих или даже польских или ирландских команд со всего города… Ох, ну я дал, иными словами, «гомерический» тут совсем не то слово.